Трени-Брени хором засуетились, заодевались, позвякивая осколками и прикрывая интимности.
Но с тех самых пор Лидку зауважали и полюбили как сестру на всю оставшуюся жизнь.
Все это случилось на заре юности, хотя история с тех пор обросла несуществующими подробностями и пикантными деталями. Сейчас, тридцать пять лет спустя, Трени-Брени обветшали, расплылись и как-то пожухли в целом. Голоса их потрескались, лица выцвели, спины ссутулились. Сильнее всех изменился Жорик – зубы его из некогда белых почти все превратились в золотые, нос загнулся еще сильнее, волосы повыпадали, катастрофически оголив голову, хотя из ворота рубашки все еще продолжала топорщиться густая, но совершенно седая растительность. Но это ничего не значило – молодецкий задор у всех троих был сохранен: они и выпить могли, и в гостях допоздна посидеть, и яро освистать с балкона Большого театра какого-нибудь халтурящего балерунчика, уж если совсем не в силах были сдержаться. Все больше теперь обсуждали здоровье, вели с Полей долгие просветительские беседы про поворот вспять сибирских рек, про кукурузу эту вездесущую, которая заполонила вместо картошки все сельскохозяйственные поля, про народные средства от давления и запора, а также громогласно призывали есть варенье из одуванчиков и не покупать помидоры – это отрава, в них все зло и яд, ведь они пасленовые! А еще пугали, что лет через десять-двадцать вообще нельзя будет пить воду из-под крана, не прокипятив, а только мыть ею посуду и стирать. На это Поля не вытерпела и сделала большие глаза:
– Глухой слышал, как немой рассказывал, что слепой видел, как хромой быстро-быстро бежал. Замолчи, сумасшедший! Может быть, яйца намного умнее кур, но они быстро протухают. Что за сказки! Не пить воду из-под крана! А откуда тогда? Ты ври, но не завирайся! И все это вы знаете, и везде это вы побывали! И как в такую маленькую головку помещается такой большой кругозор? – Поля подмигнула, пихнула локтем Жорку, и тот начал, как мальчишка, хохотать, ероша лысину и щелкая коленками.
С Лидкой тоже можно было много о чем посплетничать (от нее вообще никаких секретов не было) – и не только о надоевших семейных трени-бреньских проблемах, но и в глобальном, так сказать, масштабе – поговорить о новостях современного балета, например, о шикарной постановке «Спартака» с Васильевым и Лиепой, об уникальной и не вполне земной Майе Плисецкой, вот уж сколько таланта ей бог отмерил… Или же, наоборот, вроде как осудить, а в глубине сердца порадоваться за оставшегося за границей несколько лет назад красавца Рудольфа Нуриева. «Ох и удивительный парень, такой же экзотический, татарский, как и ты, Камилка, совершенно неистовый и дикий, – вздыхала Лидка, – а полеты какие у него – птичьи, словно крылья где-то за спиной и так быстро машут, что мы их и не видим». «Да, – соглашались Трени-Брени, – тело дивное, а носится по сцене, словно его спустили с цепи, на которой он всю жизнь просидел! И скорее всего, он всегда такой ярый и ненасытный…» Или начинали вдруг в довольно несдержанных выражениях и с высоты своего возраста перебирать косточки действующим солистам балета. В общем, говорить всегда находилось о чем.
Приходили они на Кутузовский отогреться душой и всегда что-то с собой да приносили, мелочевку, но не с пустыми руками шли, чаще всего пиво, «Жигулевское» или «Рижское» в основном, себе, или едкое земляничное мыло для Катюли, а могли просто колбасы ливерной к столу, снова себе, никто, кроме них, ее не ел.
Хорошенько выпив пива, Трени-Брени много болтали, не всегда впопад, и гордились собой, утверждая, что мужик до тех пор мужик, пока может держать рюмку в руке, пусть даже и лежа. Любили выходить на балкон и наблюдать за жизнью сверху. Комментировали прохожих, следили за работой милиционера, радовались, как дети, когда машины по взмаху его полосатой палки останавливались. В общем, к Поле с Лидкой захаживать любили, но предпочитали бывать, когда Алена с Робертом куда-нибудь уезжали, то есть, иными словами, захаживали довольно часто. Квартирка была мелкоскопическая, как говорил Сева, мешаемся, когда все в сборе, но на самом деле они просто не хотели лишний раз все втроем мозолить глаза. Появлялись парами в разном составе – то Жорка с Камилкой, то Камилка с Севкой.
А то и поодиночке.
Для разнообразия.
***
«Здравствуйте, мои дорогие!
Как вы там? Получили ваше письмо, спасибо. Часть из заказанного посылаем на днях. Остальное купим. Не все есть в магазинах, но, в конце концов, достанем обязательно. Сейчас как раз собираемся отмечать юбилей Полины Исаевны и в связи с этим много ходим по магазинам.
Теперь немного о моих новостях. Так, наверное, будет до конца моих дней: только что кончилась одна работа – фильм, – началась другая.
Позвонил мне композитор Кабалевский (старый и очень известный деятель) и сказал, что у него есть десятилетняя мечта написать реквием всем погибшим в прошедшей войне. Предложил мне написать для его оратории стихи. Дело очень интересное, и я с большой охотой за него взялся. 24 дня жил в Доме творчества Переделкино. Сделал 2/3 реквиема. Осталось написать самую малость. Кабалевский сейчас в Америке. Как приедет, я сразу ему выложу готовую работу – пусть он потрудится!
В конце месяца еду под Москву в Дом творчества. Работать. Надо, в конце концов, отписаться за лето. Стихов в голове масса, и неплохих стихов. Посмотрим, что получится на бумаге.
Теперь о Минске. По-моему, переезжать стоит. Пора уже где-то устаканиться. Там, во-первых, лучше климат и условия. Во-вторых, сам город как-то солиднее. Там будет лучше. Напишите только, когда вы думаете это сделать.
Желаю вам всего-всего хорошего! Не болейте! Крепко вас целую,
Роберт».
Обжились Киреевские уже вполне прилично, долготекущий ремонт, слава богу, закончили, он нехотя шел несколько лет, все тянулся и тянулся – то кончались деньги, то спивались рабочие, то всей семьей на лето уезжали, а когда возвращались, надо было какими-то окольными блатными путями доставать олифу или еще какой-нибудь страшный дефицит, и снова простой на месяцы, то должны были завезти в строительный магазин простенькую беленькую плитку, но вот уж полгода, как не завозили, но очередь по записи все равно держалась, то просто хотелось отдохнуть от постоянной возни в доме нетрезвых рабочих, от стремянок, банок с краской, рулонов обоев и расстеленной на полу газеты и обклеенных этими же газетами стен. Брали передышку на пару месяцев – и снова, здрассьте-пожалста! – новая бригада, свежие заверения, что быстро-качественно-в срок и что ни-ни, ни капли в рот! Ну и снова здорово…
И вот, наконец, настал торжественный день, когда Федор Степаныч помог Лидке загрузить на антресоли цинковое ведро с запекшимся цементом, замазюканные кисти с окаменевшей щетиной, всякие мастерки, остатки и обрезки обоев – а как же, не выбрасывать же! – и квартира сразу приобрела приличный освоенный вид. Потом он с удовольствием прошелся по стильным и свежим комнатам, посмотрел на них вроде как со стороны и произнес:
