– Почему тоже? – вскинула бровь Алена.
– Ну мои-то, алтайские, старообрядцами были… На Алтае много староверов, бежали туда в свободные земли со всей России. Но я и не застал никого, кто б рассказал, ничего подробного не знаю, слышал только от бабушки отголоски. Да и не будем об этом. В общем, про свободные земли… – Роберт на секунду замолчал и продолжил, снова сощурившись от едкого дыма, – и про русских поэтов. Я вот задумался сейчас – нам не на кого опереться, ведь почти все поколение до нас вырублено! Нам поговорить не с кем, поучиться, послушать некого… Маяковскому сейчас всего 70 плюс-минус было бы! А Есенину и того меньше! И Мандельштаму! И Цветаевой! И Булгакову, и Зощенко! Они ж из 90-х все! А у нас шестидесятые! Вот и считайте, 70 лет! Что это за возраст! Самая мудрость, самое время раздавать то, что накопил, делиться, одаривать! И где все эти великие старики? Вырублены! Под корень вырублены!
– Робка, ну это уже настоящая антисоветчина, – возразил Пупкин, вскинувшись. – Чего тебя несет? Кто вырубил? На что намекаешь? Вон, великая Ахматова жива еще, Пастернак только пару лет назад ушел, Эренбург жив, Шолохов, Твардовский!
– Они все из ХХ века, я говорю о поколении великих перед ними! Генка, ты все прекрасно понимаешь! – ответил Роберт и махнул рюмку.
В комнате повисла тишина, и ей было на чем повиснуть – сизое табачное облако болгарской «Шипки» было почти осязаемым и оправдывало свое название – глаза действительно щипало.
– Если их взяли, значит, были на то основания! – почти выкрикнул Пупкин, словно был уверен, что его подслушивают серо-костюмные дяденьки из органов.
– Старик, ты в это действительно веришь? Ты действительно веришь в эти основания?
Генка набрал в легкие воздух, чтобы еще что-то такое сказать, но Алена его остановила:
– Ладно, парни, давайте просто выпьем за память! – сказала она, зная, что дело может дойти до крупной ссоры или даже драки. Роба драчуном особо не был, но по принципиальным моментам мог взвиться под потолок, а с хлипким Генкой драться боялся, ведь был боксером и ненароком силы свои молодецкие мог и не рассчитать. А Генка – а что Генка? Он был талантливым провокатором, и поговаривали, что и стукачиком тоже. Но это так, слухи. Просто он слишком яро эти слухи опровергал, а кое-что из разговоров потом становилось достоянием месткома, парткома и всех других советских органов, в общем, опасный человек был, хоть и свой.
– Что спорить – их уже нет, этих великих, и очень жаль, представляете, сколько они могли бы еще написать… Так что пьем за память!
Алла выпила водочки, не чокаясь ни с кем – за память же! – и отправила в рот кусок черного хлеба с одиноко загорающей на нем шпротиной. Потом подошла к проигрывателю, перевернула пластинку и изящно пошла твистовой походкой на середину комнаты под миансаровского «Рыжика»:
Руди-руди-руди-руди-рык,
А по-русски – рыжик,
Руди-руди-руди-руди-рык,
Окажись поближе.
Руди-руди-руди-руди-рык,
Я к тебе с поклоном,
Руди-руди-руди-руди-рык,
Будешь ты соленым.
Тотчас гости оживились, словно им был дан сигнал, все вскочили и заклубились, в танце разгоняя руками и ногами сигаретное облако. Лидка с Полей старались не смущать молодежь и оставались на кухне, но, бывало, незаметно подглядывали, особенно когда начинались быстрые танцы, и совсем новый – твист, для которого места требовалось порядочно. Лидкино балетное нутро и Полин интерес к жизни в такие моменты оживлялись, домохозяйкина сущность уходила на второй план, и они внимательно следили, стоя в дверном проеме, за мелькающими ногами и взлетающими руками. Лидка ловила каждое движение и мысленно танцевала со всеми. Мысленно. Выйти в центр комнаты и удивить невероятными па она, конечно же, стеснялась, но очень этого хотела, просто сдерживалась. Зато потом однажды, когда к ней пришли Сева и Жорка с Камилкой, она поставила эту же пластинку и все вчетвером закатили такие танцы, что молодым и не снилось. Танцы эти запомнились надолго – Лидка тогда в поддержке разбила ногой люстру… Поля только всплеснула руками – ее ошарашила не столько сломанная новая люстра, сколько бесстыдное поведение не самой юной дочери. Но потом она вдруг как начала смеяться, так и дошла до икоты от невозможности остановиться.
– Ну, мать моя, ты совсем с мозгами не дружишь! Тебе сколько годков уже? А? Не слышу! Шестьдесят два? И ты мне тут устраиваешь дикие пляски под луной в приличном доме? А что я Аллусе с Робочкой скажу, когда они приедут и спросят, почему у нас разбита люстра? Что мамочка танцевала и случайно задела ее ногой? Что ты смотришь на меня просяще-молодящимся взглядом? Тебе хоть стыдно, старая ты корова? – Поля еле сдерживала улыбку, но для проформы обязана была Лидке дать втык. – Когда мне случится умирать, я нарочно вспомню этот живописный момент и не смогу умереть, потому что стану смеяться как никогда!
– Да ладно, мама, ты же должна понимать, что в танце главное рисунок! Наверное, избежать этого было невозможно! И потом, лучше безобразие, чем однообразие!! – засмеялась Лидка в ответ.
– Господи, да ты только посмотри на себя – вся расхристанная, чулки винтом! Видел бы тебя сейчас твой отец и мой любимый муж Яша! Ты совсем стыд потеряла? Это у тебя-то однообразие? Мне таки совершенно непонятно, в кого ты такая пошла! И даже не смей мне возражать! – Поля всплеснула руками.
– А я и не возражаю!
– Тогда убери это выражение со своего лица! – Поля уже не улыбалась.
– Да ладно, мама, – спохватилась Лидка, – я не сама молодость, да, я не спорю, но я совершенно не собираюсь становиться старухой и сидеть вязать носки!
Трени-Брени предпочли в этой ситуации промолчать, поскольку совсем не хотели попасть на острый язык Поли.
Отбитый кусок плафона тщательно приклеили бээфом и шрамом отвернули от входа так, что люстра совсем не казалась раненой. Но этот случай никак Лидку не утихомирил, и всякий раз, когда у молодежи начинались танцы, Лидка, как молодая кобылка, подергивала ногами, стоя в проеме и еле себя сдерживая, чтобы не выйти солисткой на середину. Но в этот момент из кухни всегда появлялась Поля, которая многозначительно показывала пальцем вверх и закатывала глаза, словно призывала всевышнего. На самом деле она намекала на разбитую люстру, и Лидка моментально охолаживалась.
***
«Здравствуйте, родные мои!
Получили целую кучу ваших писем, спасибо за них! Был я в ЦК по поводу прописки. Строиться в кооперативе мне нельзя, отсоветовали, поскольку у меня уже есть квартира. А родителям можно строить квартиру только в случае, если они живут вместе со мной.
Зато посоветовали другое. Купить дачу. Завтра я пойду в наш Литфонд и буду говорить о покупке. Попробую что-нибудь поискать в Переделкино. Все ж таки это самое лучшее место.
Были у нас два дня тому назад очень громкие перевыборы Правления Союза писателей Москвы. Громкие, потому что на этот раз в Правление не попали очень многие маститые писатели – Соболев, Катаев, Баруздин и другие. Зарубил их народ.
