То ли в силу слишком скромного Катиного характера, то ли по каким-то другим причинам, с одноклассниками отношения тоже не очень складывались. Внутри класса в первые же месяцы учебы образовались кланы по районно-географической принадлежности.
Во-первых, так называемые «местные» – те, кто обитал в мрачных многоквартирных серых домах, нависающих над школой, практически в самом школьном дворе. Дома были жуткие не только снаружи, но и внутри, внутри даже ужаснее. Там в одном из них жила одноклассница, к которой Катя пару раз захаживала за домашним заданием и дом этот хорошо знала – длиннющие темные безлюдные коридоры, в которых обязательно что-то шептало, звякало и булькало, и так неожиданно, что в жилах стыла кровь. Катя в лифте не ездила, этаж, где жила одноклассница, был всего третий, но до ее квартиры тоже надо было еще добраться живой. Катя входила в подъезд, покрашенный мрачно-синей краской, и, собравшись с духом, бросалась бегом через две ступеньки вверх, чтобы как можно быстрее домчаться до спасительного звонка, словно за ней обваливалась лестница и надо было выжить любой ценой, ведь дома ее очень ждали. Потом с замиранием сердца, почти на ощупь, сквозь темноту, через отталкивающие и обволакивающие чужие запахи, она шла к нужной квартире и начинала настойчиво и в то же время просяще трезвонить. Она никогда никого в подъезде не встречала – ни спасительных медленных старушек, ни орущих детишек, – хотя заколдованный дом этот был громадный, и от этого становилось еще страшнее. Да и около половины одноклассников обитало на этих мертвых безмолвных этажах…
Еще существовал клан «приезжих» – тех, кто жил по всей длине Кутузовского проспекта или приезжал в школу со стороны Арбата на втором троллейбусе или 69-м автобусе. Разношерстные, запыхавшиеся, вечно опаздывающие, рассказывающие почти взрослые истории о своей далекой микрорайонной жизни, они на самом деле немного настораживали Катю. В основном потому, что всегда все сравнивали со своим районом: «Нууу, у нас во дворе горка на детской площадке самая высокая в Москве!», или «В нашем районе самый чистый воздух, не то что тут, об этом даже в „Вечерней Москве“ писали!», или «Лифтер у нас в самом лифте сидит, а не у входа, на кнопки нажимает, ездит туда-сюда…» Ну и все в таком же духе, глупости всякие. «Чего ж вы тогда у себя в районе школу не нашли, а к нам ездите, – думала Катя, – там же горки высокие и воздух чище».
Следом шли «дорогомилы» – название говорило само за себя: те, кто жил на Дорогомиловской улице около Киевского вокзала, их как раз и не любили в первую очередь. Объяснялось это тем, что у них была своя обычная районная школа, а они своим присутствием в специальной английской оттягивали места у законных «местных». Но дело даже было не совсем в этом – Дорогомиловка была районом привокзальным и околорыночным, рассадником всякой шпаны и мелкого бандитства – младших обидеть, копейки отобрать, фингал поставить, накляузничать, всякое такое гадкое. Не любили в школе «дорогомиловцев», были они вовсе не дорогие и тем более совсем не милые.
В-четвертых, и совсем особняком, своей высшей кастой жили «украинцы» – престижные детки из высотки, где полдома в многоэтажной его части занимала гостиница «Украина», а ее основанием служили жилые дома. Дети эти были довольно многочисленны и тоже, в общем-то, разноперы по происхождению и статусу, но нос держали одинаково высоко и никого в свой закрытый «украинский» клуб не допускали. У них был свой двор, свои разговоры и секреты, свои дневные дворовые герои и наглая шпана, занимающая по вечерам старушечьи скамейки.
Катька не попадала ни в одну из этих группировок, ее дом стоял прямо напротив школы, но к «местным» ее не относили, «приезжие» тоже не принимали, потому что ехать до школы ей было не надо, и ни «дорогомилы», ни «украинцы» своей, соответственно, не считали. С подругами в связи с этим было напряженно. После уроков девчонки расходились стайками по своим направлениям, а Катя шла домой через дорогу одна. Дорога обратно занимала больше времени, чем в школу – ведь можно было подольше постоять у витрин Дома игрушки, а то и зайти в магазин поглазеть на них вблизи. Но быстро, без задержек у каждого прилавка, обойти, так сказать, владения. Ведь дома бабушки – Поля и Лида – очень волновались, если Катька немного опаздывала. Они всегда ждали от нее новостей. А какие в школе могли быть новости, удивлялась Катя. Что в который раз около директорского кабинета сидели родители Мишки Абрикосова, которого снова собирались выгнать за курение? Что на уроке рисования Ева Наумовна как всегда смешно начала урок: «Дети, сегодня будем рисовать по вимислу и по замислу». А на уроке музыки выучили новую песню, и Катя даже спела:
Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные гоооооды…
Разве это были новости?
Но бабушкам они очень понравились, особенно «по вимислу и по замислу»! Катя любила эти послешкольные часы, когда, сбросив ненавистную форму, она садилась на маленькой кухне за крохотный стол и водила ложкой по дну тарелки с бульоном, слушая привычное и такое теплое воркование двух старух – Катя, конечно же, их так не называла и даже никогда так не думала, но понимала, что возраст их практически недосягаем: одной за 60, другой – за 80, не возраст, а сплошная древность, столько не живут. И тем больше она их любила, тем нежнее к ним относилась – с невозможным трепетом, всепоглощающей нежностью, безмерным уважением и боязнью их вдруг потерять.
Кухня – это было их место. Кипящие кастрюли, шипящие сковородки, наполненные вермишелью дуршлаги, противни с дымящимися пирожками и кувшины с ядреным морсом – все это составляло их женское царство. А еще у них были свои продукты-питомцы – творожок, чайный гриб и вечнозеленый лук, о которых обе бабушки заботились и к заботе приучали внучку.
Над мойкой по вечерам вывешивалась вечная марлечка с творогом, самодельный был самым вкусным и нежным, не чета покупным, а другая, тщательно простиранная и расправленная тряпочка, сохла на веревке рядом. Творог, как Катя выяснила, происходил из кефира и молока или из каждого из них по отдельности. Бабушка осторожненько нагревала кефир с молоком на водяной бане, а потом аккуратненько сливала свернувшиеся комочки новорожденного творога в дуршлаг, закрытый марлечкой, и эти белые сгустки подвешивала над мойкой. Там творог зрел всю ночь, истекая сывороткой и превращаясь в привычную творожную субстанцию. Доживал он, молодой, с кислинкой, только до утра, любили его есть на завтрак все – со сметанкой и вареньем.
На подоконнике в кухне в любое время года стояла еще маленькая майонезная стекляшка с веселым зеленым лучком, имеющим способность моментально пускать корни при виде воды, а вслед за корнями и стрелки. И даже весной или летом, когда стрелочного лука было хоть отбавляй, домашний все равно пользовался исключительным уважением. И у Евки на окне стоял такой же лучок, и у Марты, и целых три даже в школе на подоконнике в классе по биологии. Да у всех! А как без витаминов-то? Все салаты обязательно пахли зеленым луком, любые, с овощами, с мясами, не важно, зеленый лук был обязательной составной частью, дающей тот родной привычный вкус и запах, от которого моментально выступала обильная слюна.
