Он всем пришелся, а Кате в первую очередь. Принес как-то немецкую резиновую куклу, просто так, даже не в праздник. Достал где-то по блату, в Доме игрушки таких отродясь не было. Она лежала во внушительной коробке в красивом клетчатом платьице с неестественно коричневыми завитушками на голове. Глаза у нее почти светились на свету, сине-голубели. Но был у нее один непроверенный изъян – плохо держалась черепушка, слегка заваливаясь набок и чуть назад, но она все равно гордо, раздвинув ноги и протянув руки вперед, восседала на серванте и украшала быт. Назвали ее Евой в честь Евы Марковны. Катя боялась в нее играть, очень ее жалела и все время лечила, крепко повязывая шарфики и захотев даже благодаря ей на какое-то очень недолгое время стать врачом. Но когда у Евы – куклы, а не Марковны – однажды сама собой отвалилась голова и с влажным чавкающим звуком спрыгнула с серванта и покатилась под стол, ее моментально отдали на операцию Федор Степанычу, и тот ей просто-напросто приклеил голову резиновым клеем. Поворачиваться она, конечно, уже не могла, зато приобрела величественную посадку и высокомерный взгляд на жизнь.
Но дело было не просто в кукле, а в ежедневном милом внимании Федора Степановича, в мелочах и деталях, которые оставили в Катиной памяти тонкий, изящный, незабываемый след на всю жизнь, и случилось это именно в том самом счастливом возрасте, когда все вокруг казались хорошими.
***
«Здравствуйте, мама, папа и Ивушка!
Поздравляем вас с праздником Первого мая! Посылаем вам 4 кг масла и 2 кг сахару. Больше, конечно, могли бы, но неудобно нагружать Володьку, у него, наверное, и свои вещи есть.
Посылаем и первомайские подарки: папе набор „Балтика“ – ручку и карандаш, маме – зимние перчатки (неудобно только, что до зимы еще ждать надо). Брату Ивушке – карандаш и свирель. Пишущую машинку куплю ему в другой раз (когда стихи научится писать получше). Посылаем еще торт. Кушайте на здоровье!
Вчера отнес „Реквием“ в „Юность“. Там его очень долго читали вслух, а потом долго меня благодарили и хвалили. Так что, мама, не волнуйся, все должно быть очень хорошо.
Большой привет от Алениной родни.
Крепко всех вас целую,
Роберт».
Алена с Робочкой тоже присутствием Федор Степаныча были довольны, такой рукастый и основательный мужик очень оказался в помощь. Короче, пришелся ко двору, и девочек на него можно было спокойно оставлять.
Все шло так, как должно было идти.
Только вот Поля сдавала все больше и больше. Память ее истончалась и рвалась, превращаясь в паутину, ниточки которой тянулись и переплетались, запутывая ее мысли и речь. Но так было приступами, в короткие промежутки, остальное время Поля держалась, не отступая, лишь чаще стали «уходы в себя». Случалось, Лидка заставала мать бездельно сидящей в кресле, что было ей совсем не свойственно. На лице блуждала кривенькая улыбка, глаза, казалось, смотрели вовнутрь. Внимательно так смотрели, пристально. Во всяком случае, создавалось такое впечатление. Приходилось несколько раз позвать ее, чтобы она встрепенулась, вернулась из своих мыслей и нашла глазами Лидку. Но какое-то время глядела еще с детским выражением лица и надобностью во взгляде.
– Лидок, представляешь, недавно кисло-сладкое мясо томила и забыла пряник туда растереть. Поняла это только, как все мясо съели, представляешь? Увидела нетронутый пряник в шкафу и все поняла задним умом.
– Мам, ты давно ничего не готовила, тебе это привиделось… – спокойно произнесла Лида.
– Мне привиделся пряник? Не придумывай! Что тебе?
– Заходила Милка, просила взаймы, – сообщила Лида последние известия.
– И?
– И я дала…
– Сколько?
– Трешку…
– Ты так много зарабатываешь, чтобы бросаться деньгами? Ты знаешь, сколько это по-старому? Трешку она дала! А ты не хочешь еще помочь братскому кубинскому народу?
– При чем тут народ, мама? Мила очень просила…
– Ты что, плохо знаешь Милку? Это женщина с низкой социальной ответственностью! И вот еще что! Мне нужна мозолистка! Позови ту свою полненькую, а то я стала плохо ходить, пусть посмотрит. А где Ида? – вдруг ни с того ни с сего спросила Поля.
– Ида? При чем тут Ида? – удивилась Лида.
Поля на мгновение задумалась. Взгляд ее снова потускнел. Она неестественно быстро затеребила край фартука.
– Мне кажется, я схожу с ума… Это очень заметно? Только честно скажи, – и просительно посмотрела на дочь.
– Ну что ты, мам, ты такая же, как всегда, просто возраст уже… Забываешь немного, это да, а так все нормально, – попыталась успокоить мать Лида.
– Ты знаешь, мне здесь все врут… Ида меня совсем забыла, мальчики. А где мальчики? Они заберут меня?
Лида подошла к матери и приобняла ее.
– Все придут, мам, все обязательно придут, ты только не волнуйся.
«Как несправедлив мир, – думала Лидка, – зачем у старого и беспомощного человека отнимать еще и разум? Где там мама бродит в мыслях, что ей видится, с кем она разговаривает, когда взгляд ее блуждает, мысли скомканы, а речь замедлена? О чем она думает, в какую болезненную страну отправляется вместе с другими немощными стариками, ищущими опору в воспоминаниях детства? Ведь говорят же о них – впал в детство… Каково им там, в этом мысленном детстве? Ох, дай бог этого никогда не узнать», – вздохнула Лидка, утирая слезы.
– Ну ладно, – вдруг сказала Поля, – чего сидим? Как там с обедом? – поднялась и пошла как ни в чем не бывало твердой походкой на кухню. Через минуту оттуда донеслись привычные домашние звуки, Поля загромыхала кастрюлями, уронила, смачно чертыхнувшись, крышку, стала набирать в чайник воды – струя громко забила о железное дно… Радио дополнило шума в кухонную жизнь высокими слаженными голосками пионеров из детского хора:
То березка, то рябина,
Куст ракиты над рекой…
Край родной, навек любимый,
Где найдешь еще такой!
Край родной, навек любимый,
Где найдешь еще такой!
Где найдешь еще такооооой!
А Лидка стояла посреди комнаты и, замерев, плакала, беззвучно, безысходно и немного по-детски втирая кулаком слезы обратно в глаза, чтоб не текли так обильно. Как привыкнуть к тому, что мама, ее прекрасная Поля, ум, честь и гордость семьи, не очень-то и изменившаяся внешне за последние годы, все чаще и чаще превращается в малознакомого капризного ребенка, который причудливо тянет слова, морщит нос и машет руками, если что-то не нравится? А иногда зовет давным-давно ушедшего родителя или, как в детстве, не может остановиться, съедая одну конфетку за другой, а по большей части бесцельно и тихо сидит в кресле у окна? Хотя часто бывает очень даже ничего, стоит себе как обычно у плиты, поварешка в одной руке, ножик в другой, жарит-парит-шутит, не догадаешься, что что-то не так…
