– Ну хоть кто-то из мужчин тебе нравится, слава богу! А по поводу Катьки ты еще слезу пусти, как дитятка страдает одна-то! Ты что, с мозгами поссорилась? – Лидка встала в позу сахарницы и с укоризной посмотрела на Еву. – А мы на что? Уж, наверное, в обиду не дадим! А дети пусть гуляют, пока молодые, и мир смотрят, пока дают! Кто из твоих знакомых или пациентов может таким похвастаться? Кто в Америке был? А? А в Париже на башню эту влезал? А всю Румынию на автобусе объехал? Вот то-то и оно! А нам с ребенком в радость посидеть! Это наше дело, у плиты да за ребенком! – Лидка напористо двигалась на Еву, словно та начала какой-то запретный разговор. Поля в разговоре не участвовала, сидела и вглядывалась в газету, хотя слабо верилось, что она читает, так, просто вглядывалась.
– Лидк, ты себя хоть слышишь? – настал черед удивляться Еве. – Что за обиды? Вы ж практически родня мне! Где твой хваленый еврейский ум? – и нежно вдруг запела:
Не слышны в мозгу даже шо-ро-хи…
Все в них замерло до утраааа…
Лидка тотчас перестала злиться и, не веря себе, подхватила:
Если б знали выыыы,
как мне дороги подмосковские ве-че-рааа…
И обе бабы, Ева и Лидка, залились громким смехом с глубоким грудным кудахтаньем.
Поля подняла на них глаза и посмотрела сквозь очки:
– Господи, где я? Это же не дача? Что за крики?
– Все хорошо, мама, мы просто поем! – Лидка подошла и обняла ее.
***
«Здравствуйте, мои родные!
Получили от вас подарки Катюшке на день рождения. Огромнейшее спасибо! Катька становится невероятной стилягой – все новое ей очень нравится. Платьям она обрадовалась больше всяких игрушек и сладостей. О, женщины!!!! А впрочем, пусть. Хуже от этого не будет. Мы у нее были в Малеевке, как только приехали из Дубулт. Родительский день. Целая туча родителей на пяти автобусах и штук двадцать легковых автомобилей. Налетели, навезли продуктов, растащили детей по лесам, прудам, полям. Мы тоже целый день провели с Катюхой. Она очень выросла, повзрослела. Серьезнейший человек растет. И надо признать, хороший человек.
Вожатая рассказала нам смешную историю. Разговор двух мальчишек из Катькиной смены.
– Когда вырасту, я обязательно женюсь на Катьке Крещенской, – говорит один.
А второй возражает:
– Что ты! Она ж такая худая!
Но будущий муж непреклонен:
– Ну и что! А я ее всю жизнь кормить буду!
Вот такие у нашей Катюшки благородные поклонники!
Крепко вас обнимаю и целую,
Роберт».
Лето прошло по плану. В Коктебель поехали, как обычно, на поезде до Симферополя, в целом купе, Алла с Робочкой и Катя с Лидой, а там на такси до Дома творчества писателей. Полю оставили с Идой на Кутузовском, хотя Иде, конечно, было бы удобнее за ней приглядывать у себя дома, чтоб не отрываться от детей, сурового мужа и хозяйства. Но мать отказалась, и ни в какую! Не поеду, и все! И не думайте меня никуда увозить – только привыкла к своей норе, и нате вам! В общем, приехала на Кутузовский младшая Ида.
Отправились в Коктебель не первый раз, еще в начале 60-х Роберту дали туда путевку на всю семью, уж как он обрадовался – наконец-то Катюху можно к морю вывезти с ее чахленьким здоровьишком, чтобы подлечить чуток. Да и вправду тот месяц на море Катю преобразил – она продержалась без простуд почти всю зиму, только под весну слегла с отитом, видимо, закончились в организме запасы солнца и моря. Вот с тех пор в Коктебель и зачастили.
Приехали к морю, в Дом творчества писателей, уже как к себе домой, и прямо с поезда, бросив чемоданы и одежду, сразу завалились на пляж. А там друзья-знакомые из Москвы, кто смену заканчивает, уезжает, уже обугленный и дерзкий, кто только вступает в свои пляжные права, стыдливо приоткрывая белые московские бока и ноги под жирное коктебельское солнце.
Еду добывать семье не надо было, Лидка наконец вздохнула – кормили там всегда одинаково, но вполне прилично. Ходили в писательскую столовую трехразово питаться, а чтобы как-то разнообразиться, ловили мидий на закате и варили их потом на костре в старом закопченном чайнике, одолженном у сестры-хозяйки. На рынок ездили за фруктами, чтоб ребенка обогатить витаминами, кукурузу на берегу покупали у брюнетов с объемными мешками за спиной, за портвейном в соседний магазин гоняли. Роберт днем работал, стучал на машинке по нескольку часов, а вечерами в сигаретном дыму расписывал пульку с такими же, как и он, молодыми писателями. Отдыхали.
Однажды случился переполох. Роберт с друзьями ушел в город кого-то встречать и не вернулся. Его забрали в милицию. Никого не тронули, а его заперли. Объяснять толком никто ничего не стал, просто повязали без комментариев и послали гонца в Дом творчества за документами, которых при Роберте не оказалось. Алла примчалась взволнованная, бросилась к окошечку дежурного выяснять, в чем дело, а ей прямиком и было сказано:
– За неподобающий внешний вид! Вы супруга гражданина Крещенского? Вот, гражданочка, вашего мужа дружинники привели! За ненадлежащий вид в общественном месте!
– В каком смысле? – Алла от удивления развела руками. – Что на нем было? Может, я чего не знаю? Но уходил совершенно прилично, в рубашке, шортах…
– Вот именно! В шортах! Где это видано, чтоб советский мужчина показывал голые ноги? Он же не в бане, он в приличном городе! Пусть городе-курорте! Но мы в передовиках социалистического соревнования и не позволим, чтоб отдельные граждане позорили наш прекрасный морской курорт! – Начальник отделения пыхтел и потел, всем своим видом внушая легкомысленной москвичке, что такие безобразия в подвластном ему отделении не пройдут!
– Так у вас же курорт, пляж, море! Он же не по Москве ходит в шортах! Что тут такого неприличного? Это же одежда! Причем модная! Муж у меня, между прочим, поэт, приехал к вам со всей семьей отдохнуть, а у вас тут такое гостеприимство на высшем уровне? Вы, гражданин начальник, сильно перебарщиваете! Может, мне в Москву позвонить и объяснить руководству Союза писателей, по какой причине моего мужа, поэта Роберта Крещенского, посадили в клетку?
– А вы, гражданочка, не преувеличивайте! – Начальник слышно сглотнул. – Ваш муж совсем не в клетке, а просто задержан до выяснения личности! Вот как только мы проясним, кто он и что, так сразу и решим вопрос.
Алла с начальством препирались еще с полчаса, предъявленный паспорт тоже особо не помог – начальник близоруко сощурился, помусолил страницы, играючи пошлепал им по ободранному столу и вернул обратно.
– Не волнуйтесь, гражданочка, мы решаем вопрос, – весомо произнес он, словно сидел перед Аллой не один, а в некотором невидимом количестве своих копий, которые молча и многозначительно обменивались мыслями по поводу того, выпустить ли на волю поэта Роберта Крещенского в неприличном виде или все же оставить в милиции до темноты. Но вскоре, припугнув, выпустили.
