Возможно, тканевая инженерия была бы более надежным выбором. В штате Finless уже есть тканевый инженер, а о 3D-печати органов Майк говорит так, будто в Сан-Франциско этим занимаются на каждом углу: «Оборудование дорогое, но плюс этой технологии в том, что она быстрая. Можно напечатать орган за 30 секунд. Нам это нравится. Мы присматриваемся. Но на данный момент это для нас еще рановато».
Когда тунец Finless выйдет в продажу, он будет стоить столько же, сколько эквивалентное количество традиционного голубого тунца — около семи долларов за сашими. Майк говорит, ждать этого придется «годы, а не десятилетия», и критический фактор здесь — не научный, а законотворческий. Я все жду, что он ударится в заезженные гневные рассуждения о бюрократии, стоящей на пути прогресса, но вместо этого он говорит следующее: «Мы правда хотим пройти через систему регулирования и не выглядеть так, будто ее обходим. Нельзя просто создать технологию, представить ее миру и надеяться на лучшее, потому что, когда речь идет о еде, люди не склонны прощать ошибки. Еда — это очень личное. Если люди увидят, как мы пытаемся нарушить правила, это нам еще реально аукнется». И если первое чистое мясо продадут на рынке в стране, выбранной за гибкие стандарты пищевой безопасности, то это аукнется всей индустрии. Но я пытаюсь выкинуть из головы наггетс JUST.
Первая нормативная проблема чистого мяса — название. Оно не нравится FDA, и, хотя однажды Майк заявил журналисту
[94], что чистое мясо — отличное словосочетание, потому что будет означать чистую совесть для мясоедов, оказывается, он всегда его ненавидел. «На любом другом языке это не работает. На китайском это звучит, будто ты окунул мясо в отбеливатель и отскреб его. Но я в конце концов поверил, что сам термин не так важен — важнее стабильность. Так что передумал и начал его использовать». Майк предпочитает «мясо клеточного происхождения»: «Есть мясо животного происхождения, есть мясо растительного происхождения и есть мясо клеточного происхождения. Нейтральное выражение». Правда, оно бессмысленное, потому что и растения, и животные сами состоят из клеток: «Его в любом случае надо называть рыбой, потому что рыба — это аллерген. На упаковке должно четко стоять слово “рыба” и что конкретно это за рыба. Но я все-таки хочу, чтобы существовало строгое разграничение, ведь то, что делаем мы, — лучше. В том, что мы делаем, столько преимуществ. Я хочу, чтобы люди покупали наше мясо сознательно».
Майк уверен, что однажды мясо, выращенное в лабораториях, как бы его ни называли, заменит традиционное: «Начнется все с малого, сперва это будет ингредиент, часть продукта на основе растительного сырья, гибридный продукт, а в конце концов это будет тем, чего в реальности хотят люди. Люди думают, что ученые понимают намного больше, чем есть на самом деле, — это не так».
Я вспоминаю момент из ролика о курице JUST, где Джош хвастается: «Мы поняли, как на самом деле устроена жизнь», — и осознаю, насколько же Майк — глоток свежего воздуха в этой гари Кремниевой долины. Эта индустрия не потеряет своего смысла, если в ней будет больше таких ученых, как он.
— Сейчас много шумихи, — продолжает он. — Сперва процесс будет идти медленнее и незаметнее, чем люди себе представляют. Но это обязательно случится. Я не говорю, что неизбежно выстрелит именно Finless Foods, но технология точно выстрелит, именно так и будут питаться люди, если только мы раньше сами себя не уничтожим.
— Я сейчас скажу ужасный каламбур, — говорю я. — Вы не чувствуете себя как на суше в мире стартапов Кремниевой долины? Вы здесь на своем месте?
— Я здесь все, блин, ненавижу, — говорит он. — Мы пытались вырваться с первой же секунды, как приехали. Здесь странная культура. Иногда мы приходим на встречи с людьми, и просто кажется, что они пришельцы. Надеюсь, в итоге мы осядем где-то еще.
Но его чужеродность связана не просто с переездом с другого конца США. Он не только исполнительный директор, но и коммунист.
— Я бы не сказал, что много наших инвесторов любят коммунизм, — улыбается он.
— А вы любите коммунизм? — спрашиваю я. — Вы настоящий коммунист?
— Я бы сказал, да.
— Как можно быть коммунистом-предпринимателем?
— Я пытаюсь создать технологию, которая мне кажется важной, я пытаюсь сделать то, что, как я надеюсь, изменит наше питание к лучшему. Сейчас лучший механизм для этого — стартап. Я бы хотел, чтобы система была другой, я бы хотел, чтобы у нас был способ получше, но сейчас его нет.
— Вас правда не интересует прибыль?
— Чтобы наши отношения с инвесторами оставались хорошими, это все-таки должен быть прибыльный бизнес. Меня лично? Вовсе нет. Я уже и так зарабатываю больше, чем нужно. Много раздаю на благотворительность. Я зарабатываю где-то 85 000 долларов
[95], вполне хватает. Я не женат, у меня нет детей. У нас с сооснователем самые низкие зарплаты в компании.
— В мире чистого мяса должна высоко цениться прозрачность, но, когда я пытаюсь открыто поговорить с представителями индустрии, ее оказывается не так уж много, — говорю я. — Почему вы с такой радостью мне все это рассказываете?
— Думаю, важная часть нашей истории в том, что мы более искренние. Так мы победим, — отвечает он. — Посмотрите на тренды, на интересы миллениалов и поколения Z: нас раздражает вранье. Все, что нам кажется хоть чуть-чуть корпоративным, чуть-чуть прилизанным, мы отвергаем. Наша компания тоже не похожа на корпорацию. Мы пытаемся быть настоящими, это наш бренд.
Другими словами, открытость Майка — намеренный брендовый ход, очередной способ выделить компанию из толпы других стартапов, чтобы «завоевать» рынок в роли мясников для миллениалов.
Но у Майка Селдена есть сторона, которой явно не хватает прозрачности: его веганство. Хоть он и говорит на языке прав животных и разглагольствовал о своем веганстве во всех предыдущих интервью, какие я смогла найти, сегодня он говорит мне, что больше не веган: «Я покупаю веганские продукты. В основном ем в вегетарианских и веганских ресторанах. Но просто больше не называю себя веганом отчасти потому, что не хочу, чтобы теперь, когда я стал в какой-то степени публичной фигурой, ко мне придирались».
И потом рассказывает о том, как недавно выступал на конференции, после которой к нему подошла женщина с вопросом, каким приложением он пользуется, чтобы выбирать вино. Майк ответил, что не пользуется никакими приложениями, и она сказала, что, значит, он не может считаться веганом
[96]. На что он ответил: «Окей, тогда я не веган».
