– Главные орудия линкора требует серьезного ремонта, и потому он не может принять участие в боевой операции, – продолжал упрямо твердить моряк.
– По нашим сведениям, в замене нуждаются только три ствола линкора… – попытался достучаться до адмирала Малинин, но тот упрямо стоял на своем.
– Линкор не может принять участие в боевой операции, не может! – Октябрьский попытался вложить в свои слова максимум убедительности, которой он обладал.
– Значит, не может? – с некоторым сомнением спросил Мехлис.
– Не может! – с жаром подтвердил адмирал в святой надежде, что его мучитель отступит от самого дорогого для него на флоте, но жестоко обманулся.
– Это ваше твердое мнение?
– Да, твердое… – подтвердил Октябрьский, смело шагая в неизвестность.
– Хорошо. Тогда подтвердите его письменно, и закроем этот вопрос, – с усталой будничностью произнес Мехлис и, достав из папки лист бумаги, положил его на стол, вместе с простым химическим карандашом. – Пишите, по каким причинам линкор «Парижская коммуна» не может принять участие в санкционированной Ставкой операции, – приказал заместитель наркома, и командующий моментально ощутил холодок на своей шее. – Десять минут вам хватит?
Адмиралу Октябрьскому вполне хватило бы и пяти минут, но взревевшее пронзительной сиреной чувство самосохранения не позволяло ему сделать этого. Филипп Сергеевич был готов биться за свои убеждения до конца, но небрежно брошенный Мехлисом карандаш и вороватая торопливость Малинина, спрятавшего в папку чуть вылезший наружу верхний край бумажного листа, сломали их как сухое печенье.
Предложенный вместо привычных чернил химический карандаш породил в душе комфлота подозрение, что его участь уже предопределена благодаря закулисным интригам Мехлиса. Возможно, штабные писуны, которых адмирал так и не смог выявить, уже обеспечили армейского комиссара всей необходимой информацией, и теперь для завершения дела ему не хватало только «чистосердечных признаний» Октябрьского, пусть и в столь необычном виде.
Что же касалось действий генерала Малинина, то в спрятанном им в папку листке бумаги Филипп Сергеевич узнал бланк специальной телеграммы, на котором обычно приходили распоряжения Ставки. Все это пронеслось в его взволнованном сознании и соединилось в прочный ком, который невозможно было разбить. Последней каплей, убедившей адмирала в правильности его суждений, стали слова Мехлиса, которые тот произнес после несколько затянувшегося молчания.
– Ну что, будете писать? – спросил первый комиссар тоном, каким обычно говорит следователь подследственному, призывая его дать правдивые показания. После чего начинались различные методы физического воздействия, призванные помочь подследственному облегчить душу и саморазоблачиться.
В этот момент адмирал уловил в глазах генерала Малинина некоторое сочувствие к себе, некий призыв к самосохранению, и, набравшись сил, Филипп Сергеевич торопливо проговорил:
– Я считаю своим долгом отказаться от своего прежнего мнения. Линкор может участвовать в операции.
– Что?! – изумился не ожидавший такого поворота Мехлис, но Малинин моментально подхватил пас, сделанный адмиралом.
– Вот и прекрасно, товарищ Октябрьский, – обрадовался генерал и ловким движением раскрыл другую папку, лежавшую перед ним на столе. – Тогда давайте обсудим некоторые детали предстоящей операции. Есть предложение создать два отряда кораблей, и мы хотим уточнить их составы. Придвигайтесь ближе.
– Давайте уточним, – безжизненным голосом произнес Филипп Сергеевич и, не спрашивая разрешения у хозяина кабинета, налил себе из графина полный стакан воды.
Находясь в полной уверенности в том, что сумел убрать свою голову с эшафота из-под топора страшного и ужасного Мехлиса, Октябрьский так и не узнал о содержании депеши, полученной штабом фронта из Ставки. В ней Москва давала добро на проведение наступления под Керчью с участием сил Черноморского флота. При этом указывалось, что все действия по привлечению кораблей флота должны были быть согласованы с его командующим. Обеспокоенный тем, что руководство Крымского фронта взяло в слишком широкий оборот корабли флота, нарком ВМФ Кузнецов сумел убедить Сталина в более бережном отношении к ним сухопутного руководства. Учитывая, что флот временно подчинялся фронту, Ставка не стала специально дублировать свое решение для Октябрьского, справедливо полагая, что Мехлис и Малинин ознакомят с ним адмирала. Однако Лев Захарович поступил несколько иначе. Договорившись с Малининым, он попридержал обнародование телеграммы Ставки, стал давить на комфлота и неожиданно добился успеха. Начиная эту партию, он не ожидал столь быстрого успеха, который так удачно закрепил Малинин.
Впрочем, находившийся в Севастополе Рокоссовский в случае необходимости был готов обратиться лично к Сталину с требованием включить линкор в список кораблей, участвующих в операции.
Действия отряда Ножина нанесли серьезный удар по немецкой авиации, но, конечно, не смогли полностью парализовать её действия. В Крыму были ещё базы с запасами топлива, доставка с которых под Севастополь началась во второй половине следующего дня, но все это требовало времени. Чтобы хоть как-то заменить оставшиеся на земле самолеты, фон Бок приказал задействовать другие немецкие соединения, находящиеся за пределами Крыма, но это не исправило положения. Привычного присутствия немецких самолетов в небе над Севастополем не было.
Решив не менять прежнюю схему, Манштейн приказал поднять в воздух преимущественно бомбардировщики и потом об этом пожалел. Взлетевшие на бомбежку немецкие пилоты столкнулись с яростным огнем советских зениток и упорными атаками советских истребителей. Первые вели бой не жалея снарядов, как будто наступил «последний день Помпеи», вторые, несмотря на свою малочисленность и воздушное прикрытие, с отчаянием обреченных атаковали «юнкерсы» и «штуки», серьезно осложняя им привычную работу.
Попавшие в столь некомфортные для себя условия, летчики VIII корпуса не смогли в полной мере выполнить возложенное на них задание, чем сильно расстроили командующего. Правда, его настроение было испорчено известием, что прошедшей ночью «вампиры Сталина» вновь нанесли удары по немецким войскам. Вместо того чтобы забиться в капониры и оплакивать погибший экипаж, они вылетели на задание тремя машинами и сократили артиллерийский парк немцев.
Первыми погибли два 355-миллиметровых орудия, к которым совсем недавно были доставлены новые боекомплекты. Именно на них упали сброшенные с самолета бомбы, от взрыва которых сначала были уничтожены лежавшие в открытом доступе снаряды, а затем и огромные орудия. Вслед за ними была уничтожена батарея 210-миллиметровых гаубиц, своим огнем поддерживавших наступление немцев на Сухарную балку. Её орудийные расчеты уже думали, как они приведут к молчанию «Белую скалу», но этого не произошло. Судьба сулила им иное.
Как немецкие прожекторы ни шарили своими ослепительными лучами в ночной темноте, сколько ни запускали осветительных ракет, а пулеметчики ни стреляли в небо, ни одного самолета противника сбить так и не удалось. Все три экипажа благополучно прибыли на родной аэродром, под радостные крики своих товарищей.
