* * *
На пятом этаже, считая от поверхности, дежурный на пульте
брезгливо всмотрелся в экран:
– Слушай, что за машина притащилась? Бочкотара такая,
будто привезли из прошлого века...
– Где? – поинтересовался напарник вяло.
– Вот, на третьем экране. Да не туда смотришь!
– В самом деле... До чего армию довели.
Дежурный сказал с беспокойством:
– Но здесь не положено. Надо отогнать.
– Да брось. Не видишь, в каком они виде? Явно напарника
не дали, бедолага гнал машину пару суток в одиночку, а ему не то что поспать,
но и отлить не давали! А сами все: давай-давай! А «Давай» в Москве...
– Ничего, – буркнул дежурный, – здесь новый
народился.
Оба усмехнулись, их капитан и был тем, кто всегда
покрикивал: «Давай-давай, ребята». На экранах было видно как водитель, грязный
и с трехдневной щетиной молодой парень, стоял возле кабины, держась за дверцу и
с наслаждением вдыхал не такой уж и чистый воздух, но после душной кабины,
казавшийся райским.
– Доверяют же такую бандуру салагам, – сказал
напарник сочувствующе.
– Черт, она загородила нам все здание, – сказал
дежурный беспокойно. – Надо, чтобы отогнал!
– Сейчас отгонит, – бросил напарник
успокаивающе. – Деревня, что он понимает! Сейчас армия в самом деле
рабоче-крестьянская... Из образованных да сытеньких москвичей в ней ни одного
не отыщешь.
* * *
Дежурный все же сделал движение пойти проверить, только и
делов, что позвонить да наорать на бедолагу, потянулся к кнопке вызова внешней
охраны: автомат под рукой... и в это время стальная дверь, отгораживающая от
мира, отпрыгнула, словно отстреленная гильза. Две пули ударили ему в голову. Он
дернулся, успел увидеть сквозь вспышку, как нелепо взмахнул руками его
напарник. На пульте загорелся огонек, требовательный голос сказал:
– Так что у вас?.. Вы сказали, что какая-то машина...
Один из десантников длинным прыжком перемахнул стол, на лету
подхватил микрофон и сказал буднично:
– Ложная тревога.
– А-а-а, а что было?
– Да своя машина, своя. Конец связи.
– Что за лопухи, – буркнул голос, и связь
оборвалась.
– Быстрее!
Убитых офицеров подхватили под руки, бегом проволокли по
коридору. На расстоянии пяти шагов светились по обе стороны двери сенсорные
пластины. По знаку старшего, офицеров разом вздернули, прижали их большие
пальцы к чувствительным элементам. Машина долго изучала рисунок на пальцах,
словно заметила отличия на мертвых, хотя и теплых еще пальцах. Показалось даже,
что за дверью заскрежетало, то ли железные мозги пытались решить трудную
задачу, то ли разболтался лазерный дисковод.
Наконец щелкнуло, будто в замке провернули наконец ключ.
Десантник толкнул дверь раньше, чем механический голос произнес:
– Доступ разрешен.
Они ворвались как буря. Пятеро на ходу вытаскивали
видеокассеты, почти в прыжках вставили в щели, старший сорвал кожух, что-то
сделал, на миг полыхнуло искрами, тут же он успокаивающе крикнул:
– Все в порядке! Быстрее, отстаем по времени!
* * *
В главном зале, самом нижнем, огромном и защищенном от
ударов мегатонных атомных бомб, от любой радиации, с запасами провизии на
десять лет, полковник Давыдяк сказал озабоченно:
– Что-то с внешней охраны вякнули по поводу чужой
машины...
– Проверь, – предложил майор Лысенков.
– Да что проверять? Нет там никакой машины.
Экраны светились ровным серебристым светом. Все восемь,
краса и гордость, все по семнадцать дюймов по диагонали, зерно ноль двадцать
пять, цвета такие, что можно фильмы смотреть, все восемь показывали пустой
двор, пустые окрестности.
Полковник предположил:
– Лейтенант Чернов турнул, вот и убрались. Он строгий
служака.
– Да, не чета нынешним, которым все трын-трава.
Но он продолжал хмуриться. Лысенков спросил дружески:
– Что стряслось? Дома неприятности?
– Дома у всех неприятности. Три месяца без жалованья...
Но что-то мне не нравится на этих мониторах.
– Что?
– Не знаю. Мерещится что-то.
– Если мерещится, перекрестись, – посоветовал
Лысенков, – Все пройдет, как три бабки пошепчут.
– Да? Но что-то не так.
– Я ж говорю, перекрестись! Сейчас даже генералы на
каждом шагу крестятся. Крестятся да «Отче наш» читают.
– Да, им бы рясы вместо погон... А вон на том экране,
видишь, бровка чуть повреждена. Посмотри?
Лысенков всмотрелся. Зоркие глаза Давыдяка заметили такую
мелочь, но когда везде разруха и разлад, то лишь чересчур свирепый служака
будет добиваться, чтобы все блистало чистотой и порядком.
– Ну и что? – спросил он, морщась.
– А то, что я сегодня заставил ее поправить! И
проследил, чтобы поправили!
Лысенков не успел сказать, что это уже чересчур, вся страна
в развале, а он наводит чистоту и такой порядок, что лишь в царской армии могло
быть, или в сталинской, но Давыдяк уже потянулся к пульту, включил переговорное
устройство:
– Тревога! Тревога по всем отсекам. Немедленно...
Издалека раздались выстрелы, вскрик. В распахнутую дверь
было видно, как на том конце коридора показался бегущий человек, упал, а из-за
поворота выскочили фигуры в пятнистых комбинезонах. Все трое разом выпустили
очереди. Падая, оба офицера бросили руки на пульт, но у Лысенкова это была уже
рука мертвеца.
Замигали лампочки, вспыхнул сигнал тревоги. Десантники
неслись, как снаряды из гранатомета, но перед самым входом в зал с двух сторон
метнулись навстречу одна за другой тяжелые створки. Широкие пазы вошли один в
другой так точно, что между ними не просунуть и волоса.
Давыдяк откатился от пульта, в руках уже был пистолет.
Огляделся, дверь закрыта. Из-за малого пульта следят с широко распахнутыми
глазами Светлана и Лена, жены армейских офицеров, что работают дежурными.
Под Лысенковым растекалась лужа крови, и Давыдяк не стал пытаться
поднимать друга, с которым служил десять лет, не стал трясти и спрашивать, что
с ним. Перекатившись через голову, он сорвал со стола трубку телефона:
– Тревога!.. Нападение на центральный пульт!..
Женщины видели, как он отшвырнул трубку, связь прервана,
затравлено огляделся:
– Дверь их не задержит, быстро все под ту стену!
Закройтесь столами.
Светлана закричала в страхе:
