– Гони прямо в Кремль.
* * *
Парня увели, меня заверили, что к нему репрессий не будет, а
меня сразу же отправили в малый зал к Кречету, где он работал сам. Я
чувствовал, как с каждой минутой в расшибленном месте расплывается огромный
безобразный кровоподтек, и когда я переступил порог, Кречет даже отшатнулся:
– Виктор Александрович!..
– Господин президент, – сказал я
недружелюбно, – я как-то работу футуролога представлял иначе...
Он быстро обогнул стол, взял меня за плечи, всмотрелся, в
глазах было сочувствие, но заверил меня бодро:
– Вы как никогда похожи на ученого с мировым именем!
– Как вы на президента, – согласился я злобно.
– Пожалуй, это повод увеличить вам оклад, –
предположил он с преувеличенной деловитостью. – Попробуем провести это
через Думу. Ну, чтобы не обвиняли в растранжиривании государственных средств!
Конечно, придется рассказать перед двумя-тремя подкомитетами некоторые подробности...
Как, говорите, добывали сведения у княгини?
– К такой правде страна еще не готова, – ответил я
мрачно. – Лучше оформить прибавку как полевые, таежные, сверхурочные.
Будто не знаете, как это делается!
Он сказал задумчиво:
– Так делается, да? Гм... Надо в Академию Наук послать
налоговую инспекцию... Марина, где же кофе?
Марина вошла раньше, чем оборвался его вопль. На подносе
было четыре чашки, а бутербродов горка высотой с минитауэр. Кречет вскинул
брови, я пояснил:
– Это я заказывал. На себя и на того парня.
Марина сказала сочувствующе:
– Может быть вам укол сделать?
– От столбняка? – я почувствовал, что в самом деле
начинаю злиться. – Или, чтобы не взбесился? С вами взбесишься! Оставьте,
пусть заживает. Платон Тарасович, я спер ноут-бук, пусть хорошенько покопаются.
Пусть особых секретов там не будет, но многое можно понять и по косвенным
данным.
– Расскажите, – попросил Кречет, – как все
было.
* * *
После моего рассказа, на диво короткого и серого, он долго
смотрел на меня задумчивым, совсем не генеральским взглядом:
– Не могу поверить, Виктор Александрович!
Я развел руками:
– Я тоже.
– Но вы... истребили всю охрану Покальчука!
– Ну, Платон Тарасович, это было частью удачей. Но
страшновато другое.
Он насторожился:
– Что?
– Никаких угрызений совести, – ответил я медленно.
Перед глазами встали картины схватки. По спине пробежал озноб, но не потому,
что я стрелял в живых людей, а что меня самого могли убить или ранить. – И
сейчас не чувствую. Помню, умер котенок... Я плакал, когда закапывал в саду. А
сегодня пульс участился только из-за этого чертова автомата, что весит как
гранатомет.
– Он и бьет как гранатомет, – утешил
Кречет. – Только потому вы живы. На этих ребятах такие бронежилеты!.. Мы
как-нибудь поговорим на такие умные темы, Виктор Александрович, но сейчас
давайте работать. Одно скажу: мы стремимся вернуть те кодексы, когда человеку
будет совестно не то, что выстрелить в другого человека, но даже сказать
обидное слово.
– Тогда меня совесть загрызет.
Он развел руками, сомневался, что меня она даже укусит, еще
раз с видимым удовольствием оглядел мой заплывший глаз, разбитую скулу:
– Вас еще не видели Яузов и Коган?
– Нет.
– Покажитесь, – посоветовал он.
– С чего ради?
– У них был трудный день. Я сорвался, наорал... Пусть
хоть что-то будет радостное за день.
* * *
Остаток дня я доработал, а в лихорадке и суматохе нашей
работы почти забыл про разбитую скулу. Тем более, что личный лекарь президента
все-таки вколол мне какую-то гадость, жжение прекратилось, я ощутил себя
бодрее, а заживление, как меня заверили, пойдет как на собаке. Да не
породистой, те изнеженные, а на простом двортерьере.
Только когда поздно вечером я, почти ничего не соображая,
выходил из здания к поджидавшей меня машине, меня догнал Чеканов:
– Вы уж простите, Виктор Александрович, что так
случилось!
– Да ладно, – отмахнулся я. – Я же сам
виноват, обязан был вам позвонить. Вы предупреждали.
– Но все же, – не сдавался он. – Я должен был
предусмотреть все. И даже вашу ученую недисциплинированность, рассеянность...
Но, честно говоря, вы нас всех повергли в шок, Виктор Александрович!.. Я
слышал, что вы что-то вроде современного Ломоносова! Или Пифа... Пифагора, вот.
Раз – и любая проблема у вас уже без одежки. Бери и пользуй.
– Мне далеко до Ломоносова, – сказал я
скромно, – тот ломал по две подковы разом. А Пифагор так и вовсе
трехкратный чемпион Олимпийских игр в кулачном бою!
Я чувствовал, как он смотрит вслед с открытым ртом. Похоже,
этот бывший чемпион мира по боксу в самом деле великих деятелей науки и
культуры представляет такими, какие те на школьных портретах! Зря я брякнул
непотребную правду. Народ, как говорится, до нее не созрел.
Часть II
Глава 39
Кречет сказал очень серьезно:
– Виктор Александрович, я не могу вам приказывать, так
как вам удалось отвертеться от армии... Много дали в лапу?.. А то бы призвал
сейчас, одел бы погоны: встать-лечь, упал-отжался... Даже не могу просить
какое-то время не выходить из дома. Понимаю, собачке надо гулять, вызывая
справедливый гнев соседей своими кучками под их окнами... Но на некоторое время
я пересажу вашего шофера за руль своего автомобиля. Черт, надо будет заказать
еще хотя бы один...
– А в чем будете ездить вы? – удивился я.
– На танке.
– По Москве? – удивился я. – Прорвалось
все-таки генеральское!
Он засмеялся:
– Здорово бы! Но пока только по танкодрому, затем – по
ровному такому полю. Маневры! Надо посмотреть наши мускулы, сможем ли показать
зубы НАТО... Пока только лаем, но пусть видят, что можем и куснуть, если
загонят нас в угол. А они уже почти загнали... Нам нечего терять, как
прозорливо сказал по этому поводу великий Блок.
– Надолго?
– Дней пять, не больше. А то и два-три. За это время,
надеюсь, ничего не случится. Хотя, конечно, пахнет порохом... Не от границ, а
из-под двери любого кабинета.
Я пытливо посмотрел ему в лицо:
– Вы полагаете, что мне настолько опасно оставаться?
Тогда, быть может, отправиться с вами?
Он подумал, отрицательно качнул головой:
