Хаммон понимающе кивнул.
— Разумеется.
— Ульрих, возьми нас в «Имаго», — выдохнула я. — Нас обоих. У меня, собственно, не так много вариантов на дальнейшую жизнь, а ведьма уровня Каппа со снятой печатью может… ну ты сам понимаешь, сколько может. Плюс инквизитор, твой коллега, — я сделала паузу и добавила: — Брат Киры и сын своей матери.
Виланд издал одновременно удивленный и возмущенный возглас.
— При чем здесь моя мать?!
— Возьми нас в «Имаго», — повторила я, глядя в глаза Хаммона и видя Ульриха. Лицо Хаммона снова дрогнуло, и он выдохнул:
— Умница. Пойдем, пообщаемся с глазу на глаз.
Для разговора наедине Хаммон отвел меня в тот номер, который мы с Виландом заняли утром. Сейчас в нем уже была новая дверь, а от грязи и ошметков Сумеречника не осталось и следа: номер так и сверкал чистотой. Здесь все делали быстро — оставалось надеяться, что Ульрих тоже не замешкается с принятием решения.
— Конечно, ты умница, Инга, — одобрительно произнес Ульрих губами Хаммона. — А теперь рассказывай.
На Хаммона страшно было смотреть. Лицо было уже не бледным — мертвенно-серым. Из треснувшей губы сочилась кровь, правый глаз то и дело скашивался к переносице.
Мне подумалось, что с террористом покончено. Ульриху придется искать другой сосуд силы.
— Что именно? — поинтересовалась я.
— Почему ты упомянула мать Арна, — ответил Ульрих. Я села в кресло, а Хаммон прошел к окну и с тоской уставился на дом своей возлюбленной.
Если у нее есть хоть капля ума, то она сейчас сидит в самой дальней комнате и не высовывается. Просто ждет, когда все закончится, и, возможно, надеется, что Хаммон выживет.
— Он рассказывал, что его мать бросила их семью, — сказала я. — Но она была ведьмой, а ни одна ведьма не оставит своих детей. Значит, у нее были просто экстремально важные причины, чтобы так поступить. Скорее всего, мать Арна спасала жизнь ему и Кире.
Хаммон утвердительно качнул головой. Марионетку дернули за веревочки. Я с ужасом представила, каково это: впустить в себя чужой разум, сделаться послушной игрушкой в чужих руках…
Чем Хаммону платят за это?
— Правильно, — произнес Хаммон. — Но ведь это еще не все, правда?
— У ведьм редко рождаются дети с метаролом, — сказала я. — Сын-инквизитор у мамы-волшебницы это в каком-то смысле курьез. И у дочери этой мамы наверняка есть какие-то любопытные особенности. Киру отобрали для «Имаго» не просто так. И ее брат вам тоже пригодится.
Хаммон усмехнулся. Уважительно посмотрел на меня, и я не смогла понять, чей это взгляд: его собственный или Ульриха.
— В «Имаго» работаю не только я, — произнес он. — Но думаю, что ты права, вы оба можете нам пригодиться.
— Что это за проект? — спросила я. — Гормональная терапия ведьм?
Хаммон отвернулся от окна и уставился на меня так, словно Ульрих решил, стоит ли посвящать меня в детали. Затем он произнес:
— Нет. Не совсем это. Но у нас интересно, сама убедишься.
По комнате словно прошел затхлый ветер. Сделалось холодно.
— Ульрих, — спросила я. — Ты собирался сделать меня сосудом силы, когда отправлял к Виланду?
Хаммон отступил от окна и приблизился ко мне. Слизнул кровь с губы, легонько стукнул пальцем мне по кончику носа. Это простенькое движение было наполнено такой жутью, что я застыла, не в силах пошевелиться.
Ульриху всегда нравилось играть со мной. Он наслаждался моим страхом, он заставлял меня трястись от ужаса просто ради забавы. Вот и сейчас он взялся за старое, чтобы напомнить: пусть Виланд снял печать с моей руки — я все равно в его власти.
— Нет, — ответил он, и мне хотелось верить, что Ульрих говорит правду. — У меня были на тебя совсем другие планы.
Хаммон стоял почти вплотную. Чувство, будто я проваливаюсь в пропасть, было настолько реальным, что я посмотрела на носки своих туфель, чтобы убедиться, что пока крепко стою на ногах. Хаммон подхватил меня под локти, я уперлась ладонями в его грудь и уловила биение сердца: гулкое, отрывистое, способное оборваться в любую минуту.
— Мне страшно, — призналась я, глядя в пестрые глаза Хаммона и пытаясь увидеть ведьмака за могущественной тенью Ульриха. — Мне…
— Тшш, — ласково произнес Хаммон. — Я знаю, знаю. В этом и смысл.
— Не надо, — сказала я, понимая, что это звучит невероятно жалобно и безнадежно. Можно, конечно, заорать и надеяться, что Виланд разбросает во все стороны бравую пятерку, держащую его на мушке, и примчится мне на помощь, но…
Я не знаю, как смогла это сделать. Увидела настоящего Хаммона — крошечного, голого, скорчившегося на ледяном бетонном полу подвала. Протянула руку, дотронулась до него. Когда Хаммон встрепенулся и осмелился поднять голову, то я сказала ему:
Выброси его. Выброси прочь. Ты сможешь.
Объятия Хаммона стали еще сильнее, но через несколько мгновений он разжал руки и обмяк на полу без сознания.
Самое время вздохнуть с облегчением.
Я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, выравнивая дыхание. Господи Боже, Ульрих наверняка бы пошел до конца, и с него сталось бы надо мной надругаться чужими руками…
Нет, лучше об этом не думать.
Я присела на корточки рядом с распластавшимся на ковре Хаммоном, похлопала ведьмака по бледным щекам.
— Керн! Керн, очнись!
Хаммон что-то пробормотал, не открывая глаз. Я взяла его за руку, помассировала точку между большим и указательным пальцем, и Хаммон отчетливо выругался.
— Да, — кивнула я. — Полностью с тобой согласна, это действительно полный финиш.
Хаммон попробовал сесть — и не смог. Я усадила его, привалив спиной к кровати, и спросила:
— Жив? Как ты себя чувствуешь?
Хаммон смог лишь повторить свою фразу о полном финише. В эту минуту мне было невероятно жаль его. Перестать быть собой, послушно выполнять приказы жестокого и беспощадного хозяина и не иметь возможности вернуться к себе — это было страшно.
Кем бы ты ни был, ты не заслуживал такого.
— Как… — Хаммон перевел взгляд на меня, и его тусклые глаза прояснились. — Как ты его выкинула?
Непонимание и страх в его взгляде сменились почти религиозным почитанием. Хаммон стиснул мои пальцы так, что я едва не вскрикнула от боли.
— Никак, — ответила я. — Ты сам это сделал, Керн. И можешь повторить, если захочешь.
Хаммон смотрел на меня с ужасом и надеждой. Должно быть, Ульрих был для него неизлечимой болезнью, и тот факт, что он смог исцелиться, потряс его. «А действительно ли ты террорист? — подумала я. — Или тебя заставляли делать то, что ты не хотел?»
