Решив не торопиться с выводами по поводу нравственных качеств Хаммона, я осторожно высвободила руку и сказала:
— Если ты отвезешь нас в центр, то я и дальше буду тебе помогать. Согласен?
Глаз Хаммона снова пополз к переносице, но почти сразу же вернулся в нормальное положение. Должно быть, Хаммон и Ульрих пришли к общим выводам.
— Хорошо, — кивнул Хаммон. — Идем.
* * *
Я плохо представляла, как помочь Хаммону избавиться от влияния Ульриха. Но пока отсутствие плана действий меня не расстраивало. Мы с Виландом вышли из гостиницы, люди Хаммона усадили нас в пыльный внедорожник, и машина двинулась по улице в сторону центральной площади города.
— Ульрих один из руководителей проекта? — осведомился Виланд. Он сидел рядом со мной, сцепив пальцы в замок на колене, и я обратила внимание, что он избегает смотреть в мою сторону. Он не знал, что произошло во время моего разговора с Ульрихом, не представлял, как именно я убедила его включить нас в проект «Имаго», и это его, мягко говоря, бесило.
Это нормально. Я на его месте тоже бесилась бы. Особенно учитывая то, что речь шла о матери Виланда, и именно это сыграло ключевую роль.
— Да, на него многое подвязано, — неохотно ответил Хаммон, сидевший рядом с водителем. На лицо террориста медленно возвращался румянец. Я вновь подумала о том, чем именно должны расплачиваться за то, что из человека делают сосуд силы.
Какие услуги Ульрих оказывает Хаммону?
— Он и есть система безопасности для «Имаго», — с прежним ленивым равнодушием произнес Виланд. — Если с ним что-то не в порядке, то все рушится. Верно?
Хаммон покосился на инквизитора, и в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на уважение.
— Верно, — хмуро ответил он и машинально дотронулся до шеи. Петля поблекла, утратила свою изумрудную зелень, втянула в себя шипы. Но она по-прежнему была там. И Виланд не собирался ее снимать.
Я видела эту петлю, и мне было не по себе. Если я ошибусь по-крупному, то Виланд подарит такое украшение и мне. От него веяло стужей, и я чувствовала, что сейчас он жалеет о том, что пошел на поводу у эмоций и поцеловал меня в подвале.
Я была ведьмой. Он инквизитором. Что может быть между нами, кроме зеленой печати?
И от этого было горько. Я сама не ожидала, откуда могла взяться настолько глубокая горечь. Мы ведь не были близки настолько, чтобы…
Нет, лучше об этом не думать. Я должна сохранять здравый ум, голос разума во всем этом безумии, как выразился Ульрих.
Виланд наконец-то покосился на меня — я почувствовала его взгляд, как ожог.
— Доктор Готтлиб с вами? — поинтересовался Виланд. Хаммон развернулся в кресле и почти минуту оценивающе рассматривал Виланда. Тот откинулся на спинку сиденья и улыбнулся краем рта. Дескать, что? Не ожидал?
— Скажи сразу, чего ты не знаешь? — поинтересовался Хаммон. Виланд развел руками, и я снова подумала о том, что из него получился бы прекрасный актер, который играл бы маньяков и психопатов. Ух, какие это были бы популярные герои!
— Не знаю, при чем тут волки, — ответил он. Хаммон провел ладонью по волосам, отвернулся и произнес:
— Увидите. Это тоже интересно.
Вскоре машина свернула в проулок и въехала в гостеприимно распахнутые ворота белого двухэтажного дома. Когда она остановилась у входа, то Хаммон почти вывалился из нее и бросился бежать. Открылась дверь, его впустили, и я услышала короткий обрывок фразы:
— …быть более благоразумным…
Да, пожалуй, это пригодилось бы всем нам.
Водитель решил, что мы с Виландом никуда не денемся, и вышел покурить. Запах табака лизнул ноздри. «Старый ангел», такой когда-то курил мой добрый знакомый в министерстве обороны.
«Девочка, если случится что-то, с чем ты не справишься сама — звони».
Визитку втиснули мне в руку. Я опустила глаза: черные буквы и цифры тотчас же намертво вцепились в память. Умирать буду — не забуду.
Меньше всего я хотела снова возвращаться в старые времена. Но сейчас, когда мы с Виландом сидели в машине во дворе незнакомого дома, я с трудом сдерживала желание раздобыть телефон и набрать номер.
Понятия не имею, что было бы потом. Возможно, точечный удар, из-под которого меня извлекут за минуту до того, как все превратится в пепел. Или спецкоманда головорезов, которая вернет меня на службу в министерство обороны.
Задумавшись, я не сразу поняла, что Виланд взял меня за руку — а когда поняла, то чуть не вздрогнула.
— Он что-то с тобой сделал? — спросил Виланд.
Если бы я ответила «да», то и от Ульриха, и от Хаммона остались бы только клочки, как от Сумеречника. Взгляд Виланда был непроницаемо темным — я смотрела в эту тьму и всем сердцем хотела, чтобы в ней появился свет.
— Нет, — ответила я. — Ничего. Мы просто говорили.
— Ты бледная, — произнес Виланд. Мне казалось, что он меня не видит — настолько погружен в свои мысли.
Я машинально прикоснулась к лицу.
— Да. Это все тяжело, Арн.
— При чем здесь все-таки моя мать? — спросил Виланд.
Водитель швырнул окурок в урну возле ступеней, но в машину пока не сел — ждал, когда появится Хаммон.
— При том, что она все-таки спасала вам жизнь, — ответила я. — При том, что вы с Кирой — уникальные дети. У меня есть подозрения, что она принимала участие в чем-то вроде «Имаго», и Киру в первый раз похитили именно потому, что она — дочь своей матери.
Виланд вздохнул. Выпустил мою руку, устало провел ладонями по лицу.
— Знаешь, я несколько лет думал, что мама вынуждена скрываться, — признался он. — Что она разведчица, и ее отправили за рубеж. И она даже не может подать нам знак, что жива. Такие наивные детские мечты. Думают же дети о том, что их ушедшие отцы летчики и космонавты. И не приходят к ним потому, что выполняют особую миссию.
Я прекрасно понимала, о чем он говорит. Как же было больно от этой горькой наивности детства!
— Возможно, ты был прав, — сказала я.
Виланд посмотрел на меня почти с обидой.
— Не стоит так шутить, — посоветовал он. — Все это неуместно, и я не понимаю…
Он растерялся. Сейчас он действительно был в замешательстве. Я подумала, что никто и никогда не видел Виланда таким, похожим на ребенка, который заблудился в лесу.
Я не успела ответить. Хаммон почти вывалился из дома — вид у него был настолько светлый и блаженный, словно он одним махом избавился от всех своих проблем. Возле локтевого сгиба я заметила пластырь, которого там раньше не было.
Следом за ним вышел человек, которого в других обстоятельствах я бы представила за кафедрой в университете. Невысокого роста, с редкими рыжеватыми волосами и лицом, изъеденным оспинами, он держался так, будто знал какую-то тайну.
