То, что грамматика, в отличие от слов, не осознается, подтверждают и эксперименты, посвященные восприятию: даже если сознание загружено выполнением дополнительной задачи, обработка грамматики все равно происходит, и, например, в ответ на синтаксические нарушения в мозге возникает специфическая активность427.
Ключевую роль в освоении языка играет частотность428. Благодаря ей ребенок оказывается способен вычленить в тексте отдельные слова (как наиболее часто повторяющиеся сочетания звуков, так и то, что находится между ними), поделить их на фонемы и соотнести со значениями; те языковые элементы, которые ребенок слышит чаще всего, он запоминает как целостные единства и на их основе создает модели для обращения с другими, менее частотными элементами. Это имеет нейробиологическую основу: те нейроны, которые часто активировались вместе, приобретают способность активироваться вместе тем легче, чем чаще повторялись их совместные активации (см. гл. 2).
Таким образом, через наблюдение употреблений у детей формируется языковое чутье – неосознанное ощущение того, какие отношения существуют между различными элементами языковой системы, какие правила к каким элементам применимы, а к каким нет. В период овладения языком языковое чутье постоянно корректируется: дети слышат все новые и новые языковые выражения и перестраивают свою систему. При этом человек может не только добавлять новые правила в свое представление о языковой системе, но и удалять правила, оказавшиеся ошибочными429. Кстати, по окончании чувствительного периода эта возможность постепенно утрачивается, и предъявление языкового материала, не согласующегося с уже имеющимися у индивида правилами, вызывает не перестройку системы, а оценочную реакцию типа «так не говорят».
Тому, откуда появляется ощущение, что так сказать нельзя, во многих гипотезах о происхождении языка придается очень большое значение: поскольку ребенка, овладевающего родным языком (в отличие от школьника, изучающего иностранный язык), не обучают на примерах ошибок, возникают идеи, что, может быть, понимание того, какие языковые формы невозможны, заложено изначально (и это свидетельствует о наличии у человека врожденной грамматики)430. Между тем, как показывают наблюдения, недопустимыми (с точки зрения конкретного говорящего) элементами языка нередко оказываются просто элементы незнакомые, непривычные. Например, едва ли не каждому лингвисту, ездившему в экспедиции, случалось сталкиваться с носителем языка, который утверждает, что на его языке нельзя сказать «тетка моего соседа старая» или «белый человек убил шесть медведей», потому что у его соседа нет тетки, а белый человек – плохой охотник и шесть медведей убить никак не мог. Один ребенок старшего дошкольного возраста на полном серьезе убеждал меня, что не существует слова овёс, а надо говорить овсо́ – поскольку его знакомство с этим корнем ограничивалось формами овса, овсяный и овсянка. Подобного рода ограничения распространяются не только на язык. Например, в повести Любови Воронковой «Девочка из города» одна из героинь, ученица начальной школы, была уверена, что из глины нельзя вылепить ничего, кроме гриба: «Раз учительница показала гриб, значит, и можно только гриб».
Отметим специально, что при овладении языком то, что вкладывается в понятие незнакомого и непривычного, касается именно языковых выражений, а не ситуаций, которые они описывают. Например, легко можно представить себе талантливого футболиста, который войдет в историю мирового футбола, но описать это не придаточным предложением (…который войдет…), а причастной формой войдущий в русском языке невозможно (так не говорят)
[42].
Впрочем, выучивание отдельных слов или форм – без интеграции их в систему – возможно в любом возрасте. Например, как показывают мои наблюдения, человек может сменить ударение звóнит на ударение звонúт, может заставить себя вызубрить, что слова тюль и шампунь мужского рода, но, встретив незнакомое слово свиристель, он автоматически отнесет его к женскому роду. Человек же, который с самого начала освоения языка знал, что тюль и шампунь мужского рода, незнакомое слово бизань столь же автоматически относит к мужскому роду. Во взрослом возрасте люди могут несколько расширять набор возможных контекстов употребления того или иного слова, могут привыкать к отдельным формам и конструкциям, но перестройки всей системы это не вызывает. Возможно, прочитав на предыдущей странице форму войдущий (а если вы читаете сноски, то даже дважды), вы немного привыкнете к ней и станете менее нервно на нее реагировать, но едва ли это побудит вас строить форму причастия будущего времени от любого глагола совершенного вида (более привычным и, соответственно, предпочтительным для вас останется придаточное предложение). Но представители следующих поколений, услышав несколько таких форм, которые вы употребляете как отдельные странные исключения (возможно, даже только в качестве языковой игры), могут на их основании создать новую систему – и в результате произойдет языковое изменение.
Изменения, затрагивающие значительные фрагменты языковой системы, происходят медленно – именно потому, что у взрослых и употребление новых конструкций или вариантов произношения, и использование слов в новых контекстах остается на уровне исключений, и достройки системы на их основе не происходит.
Утрата ко взрослому возрасту возможности достраивать грамматическую систему наиболее ярко проявляется у так называемых детей-«маугли» – детей, которые по тем или иным причинам не имели доступа к языку во время чувствительного периода. Такие дети могут выучить слова, но остаются на этапе протограмматики. С. Пинкер431 приводит в качестве примера девочку «Челси», которая росла в семье любящих родителей, но не получила доступа к языку, поскольку была глухой, а врачи смогли распознать это, лишь когда «Челси» выросла. Получив в 31 год слуховой аппарат, «Челси» выучила много слов, но полностью овладеть языком не смогла. Вот как она говорит:
I Wanda be drive come (‘Я Ванда буду привозить прийти’).
Orange Tim car in (‘Оранжевая машина, Тим внутри’).
The girl is cone the ice-cream shopping buying the man (‘Девочка рожок мороженое магазины купить человек’).
Примерно так же говорит и «Джини», девочка-«маугли», которую в возрасте 13,5 лет нашли в пригороде Лос-Анджелеса432:
Genie have Momma have baby grow up (‘Джини мама ребенок растить’).
Applesauce buy store (‘Яблочный соус купить магазин’).
Дети же, имевшие во время чувствительного периода доступ к языку, овладевают им в совершенстве. Уже года в три они оказываются в состоянии строить вполне нормальные, грамматически правильные предложения, например: Посмотри на паровоз, который принесла Урсула; Ты меня одеваешь как слоненка; Я это брошу в почтовый ящик, чтобы письмо не выбралось433; Новую лопатку надо, старая плохая стала434; Птичка серенькая, большая, с клювиком прыг-прыг435; I got peanut butter on the paddle (‘У меня на лопатке ореховое масло’)436; Мама, если бы ты была маленькая, я бы подержал тебя над ведерком и помыл!437
