Мы с Клайдом проговорили в его грузовичке до одиннадцати вечера, а потом он проводил меня обратно к главному входу клуба.
– Удачи вам в лесах, – сказал он, обнимая меня на прощание.
Через минуту из дверей вышел Джонатан и повел меня к своей машине, «Бьюик-скайларк», которую, как он сообщил, звали женским именем Беатрис.
– Ну, как тебе сегодня поработалось? – спросила я. Теперь, сидя рядом с ним в машине, я перестала так нервничать, как в баре, когда он смотрел на меня.
– Отлично, – ответил он. Пока мы ехали по темным полям, простиравшимся за Эшлендом, он рассказывал мне о своей жизни на органической ферме, которая принадлежала его друзьям. Он живет там бесплатно, выполняя в обмен кое-какую работу, объяснял он, время от времени бросая на меня взгляд; лицо его мягко освещали огоньки приборной панели. Он свернул на одну дорогу, потом на другую, потом на третью, пока я совершенно не перестала понимать, в какой стороне находится Эшленд, – что для меня, в сущности, означало, что я понятия не имею, где находится мой Монстр. Я даже пожалела, что не взяла его с собой. Я не уходила от своего рюкзака надолго с того самого момента, как начала движение по маршруту, и теперь это ощущение казалось мне странным. Джонатан свернул на подъездную дорожку, проехал мимо неосвещенного дома, рядом с которым залаяла собака, по ухабистой проселочной дороге, которая шла между рядами кукурузы и цветов, пока наконец свет фар не мазнул по большой, похожей на коробку палатке, возведенной на высокой деревянной платформе, где он припарковался.
– Вот здесь я и живу, – сказал он, и мы вышли из машины. Воздух здесь был прохладнее, чем в Эшленде. Я поежилась, и Джонатан обнял меня за плечи – так естественно, что показалось, будто он проделывал это уже сотни раз. Мы шли между рядами кукурузы и цветов под полной луной, обсуждая различные группы и музыкантов, которые нравились нам обоим, вспоминая истории, связанные с концертами, на которых нам случалось бывать.
– А я трижды видел Мишель Шокд
[38], – похвастался Джонатан.
– Трижды?!
– Однажды я ради этого концерта проехал через снежную бурю. В зале в тот вечер было всего десять человек.
– Вау, – протянула я, осознавая, что никоим образом не смогу оставаться в джинсах наедине с мужчиной, которых целых три раза видел Мишель Шокд вживую, какой бы отвратительной ни была кожа на моих бедрах.
– Вау, – отозвался он, его карие глаза отыскали в темноте мои.
– Вау, – повторила я.
– Вау, – снова повторил он.
Мы ничего не произнесли, кроме этого одного слова, но я внезапно смутилась. Было такое ощущение, что мы говорим уже не о Мишель Шокд.
– Что это за цветы? – спросила я, указывая на цветущие растения, окружавшие нас со всех сторон, внезапно испугавшись, что он меня сейчас поцелует. Дело не в том, что я не хотела с ним целоваться. Дело в том, что я ни с кем не целовалась с тех пор, как два месяца назад целовала Джо. А всякий раз, как мне случалось столько времени прожить без поцелуев, во мне рождалась уверенность, что я напрочь забыла, как это делается. Чтобы отсрочить поцелуй, я принялась расспрашивать его о работе на ферме и в клубе, о том, из каких краев он родом, кто были его родители, кем была его последняя подружка и долго ли они пробыли вместе, и почему расстались, и все это время он отвечал мне односложно и не стал ни о чем расспрашивать в ответ.
Но это было неважно. Было приятно ощущать его руку на моем плече, и стало еще лучше, когда он опустил ее на талию; и к тому моменту, как мы совершили полный круг, вернувшись к его палатке на платформе, он повернулся, чтобы поцеловать меня, и до меня дошло, что я на самом деле не разучилась целоваться, и все незаданные или оставшиеся без ответа вопросы отпали сами собой.
– Это было реально круто, – сказал он, и мы улыбнулись друг другу – глупо, как всегда улыбаются друг другу два человека, которые только что впервые поцеловались. – Я рад, что ты сюда приехала.
– Я тоже, – отозвалась я. Я обостренно чувствовала его ладони на своей талии, такие теплые, согревавшие меня сквозь тонкую ткань футболки, упирающиеся в пояс моих джинсов. Мы стояли в промежутке между машиной Джонатана и его палаткой. Передо мной были два пути – либо назад, в собственную кровать под крышей хостела в Эшленде, либо в его кровать вместе с ним.
– Погляди на небо, – сказал он. – Смотри, сколько там звезд.
– Как красиво, – отозвалась я, хотя на звезды не смотрела. Вместо этого я обвела взглядом темную землю, испещренную крохотными пятнышками света, горящего в домах и на фермах, разбросанных по всей равнине. Я подумала о Клайде, который в полном одиночестве под тем же самым небом читает хорошие книжки в своем грузовичке. Я подумала об МТХ. Он сейчас казался таким далеким. До меня дошло, что я ничего не сказала о своем маршруте Джонатану, если не считать той фразы, которую прокричала ему в ухо во время нашего знакомства. А он не спрашивал.
– Не знаю, в чем дело, – проговорил Джонатан. – В ту минуту, когда я увидел тебя, я понял, что должен подойти и поговорить с тобой. Я знал, что ты окажешься потрясающе клевой.
– Ты тоже клевый, – ответила я, хотя в жизни никогда не использовала слово «клевый».
Он наклонился и снова поцеловал меня, и я ответила на поцелуй с бо́льшим пылом, чем прежде, и мы стояли там, между палаткой и машиной, и целовались, целовались, и вокруг нас кружились кукуруза, и цветы, и звезды, и луна, и этот поцелуй казался мне лучшим, что есть в мире, и руки мои медленно забрались в его вьющиеся волосы, спустились по мускулистым плечам, по сильным рукам, по мощной спине, прижимая ко мне его роскошное мужественное тело. И, делая это, я не могла не вспомнить о том, как же сильно я люблю мужчин.
– Хочешь, пойдем в дом? – спросил Джонатан.
Я кивнула, и он попросил меня подождать снаружи, пока он войдет, включит свет и обогреватель; а минуту спустя он вернулся, придерживая для меня матерчатую дверь палатки, и я вошла внутрь.
Эта палатка была не похожа ни на одну из тех, в каких мне случалось бывать. Это был роскошный шатер. Согретый крохотным обогревателем и с достаточно высоким потолком, чтобы можно было стоять, не сгибаясь, с достаточным пространством, чтобы по нему можно было ходить, не спотыкаясь о двуспальную кровать, установленную в центре. По обе стороны кровати стояли маленькие фанерные тумбочки, на каждой из них – небольшой светильник в форме свечки, работавший от батарейки.
– Как у тебя здесь мило, – проговорила я, стоя рядом с ним в небольшом проеме между дверью и изножьем кровати, и он притянул меня к себе, и мы снова поцеловались.
– Знаешь, мне неловко об этом спрашивать, – проговорил он через некоторое время. – Я не хочу ни на чем настаивать, потому что меня вполне устроит, если мы просто… ну, понимаешь, потусуемся – это было бы очень клево… Или ты хочешь, чтобы я отвез тебя обратно в хостел… можно даже прямо сейчас, если ты этого хочешь, хотя я надеюсь, что ты не хочешь. Но… прежде всего – я имею в виду, мы совсем не обязательно будем этим заниматься, но на случай, если мы… Я имею в виду, что у меня ничего нет, никаких болезней, ничего такого, но если мы… у тебя, случайно, нет презерватива?
