Я уже на пороге, когда слышу, как в комнате снова что-то с грохотом падает, раздаются звуки какой-то возни, а потом опускается тишина, делая громче дыхание, и болезненней — шепот:
— Твои часы, Влад… Помнишь, ты смеялся, а я говорил, что я найду что-то, что тебе тоже понравится, что-то, что ты тоже захочешь до боли в зубах… Ты не верил. А я говорил, что найду это первым! Ты поставил на кон эти часы, и вот…
Я медленно ползу от двери, не желая слышать, не желая понимать, не желая принимать, что все, что я слышу — правда. И заставляя память не прокручивать десятки раз в голове: «Что-то… что-то…». Что-то — это не живой человек, это вещь, а я…
— Я ведь выиграл! — надрывно смеется Костя. — Нашел то, что тебе понравилось, захотелось. И ты проиграл не один раз, а два! Потому что я уже взял это! Понял ты?! Я это взял!
Я слышу тихий голос Влада, удивляясь, как ему удается оставаться спокойным. А впрочем… почему я думаю, что его это как-то заденет, что ему есть какое-то дело до того, что я все это слышу. И теперь знаю, что я — просто приз в отношениях братьев, спор, что я — неодушевленный предмет, который можно не просто взять, но и растоптать его.
Медленно, наощупь, все так же глядя на открытую дверь, спускаюсь по ступенькам огромного, тихого дома.
Вздрагиваю от нового звона, закрываю уши от нового приступа смеха и срываюсь на стремительный бег, когда слышу:
— Забери их! Слышишь, забери их себе! Я взял больше! Взял то, что хотелось тебе! Она уже…
Я несусь по полутемному дому, рывком открываю дверь, отбиваюсь от дворецкого, который пытается уговорить меня сначала одеться. Кажется, он все-таки умудряется в последний момент накинуть мне на плечи пуховик, но тот слетает, едва я все-таки вырываюсь на улицу.
Первое, что я вижу — в стороне, у огромной ели, взгляды всех тех, кто был на этих каникулах. У каждого в руке телефон, лица опущены, с них сверкают глаза, которые, кажется, меня обвиняют.
— Маша… — ко мне бросается Алина, и это последняя капля.
Они знают…
Все они знают, для чего именно я приехала с женихом к его старшему брату…
О чем я думаю в тот момент, когда срываюсь на стремительный бег за ворота? Вряд ли о чем-то конкретном. Я просто не могу оставаться здесь. Не могу посмотреть никому в глаза, не осмелюсь. И я не хочу, чтобы меня догнал тот, кто громко, перепрыгивая через пару ступенек, мчится за мной.
Я слышу его.
И чувствую.
Но я не могу…
Ворота долго не поддаются, как будто оберегая, пытаясь предостеречь, но я успеваю.
И несусь, не глядя, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, не слыша ничего, кроме запаха ели с грейпфрутом. Мне просто нужен глоток свободы, мне просто нужно чуть отдохнуть, я так устала бежать. А в тапках не холодно, в них до чертиков неудобно.
И еще они сильно скользят и такие неловкие…
Но понимаю я это поздно.
Слишком поздно.
Когда не успеваю убраться с дороги, заметив внезапный свет фар.
А потом только чернота надо мной и боль изнутри прорывается наружу, заставляя хрипеть и вынуждая глотать морозный воздух, обжигающий не только легкие, но и внутренности.
Вижу над собой какие-то незнакомые лица мужчин. Слышу, как один из них матерится и вызывает скорую помощь.
Для кого, интересно? А, да, Костя же поранил стопы осколками… правильно… все правильно, ему надо помочь…
Пытаюсь сказать это, и не могу. Пытаюсь подняться, не понимаю, почему я лежу на дороге, и не могу тоже. Наверное, я устала больше, чем думала.
И вдруг я вижу уже не чужое лицо, а Влада. Он приподнимает мою голову, кладет к себе на колени, что-то кому-то кричит. Но я не понимаю, о чем он. Я слышу только второго мужчину, который стоит надо мной, долго смотрит в мое лицо, а потом с горечью говорит:
— Блядь, вот и посмотрели на Снегурочку и новогоднюю елку.
Я с улыбкой закрываю глаза и успокаиваюсь, наконец-то найдя то самое, нужное слово, которое все объясняет.
— Блядь... — тихо шепчу я этому незнакомцу и Владу до того, как меня затягивает в болезненную темноту, чтобы я не слышала холода и запаха хвои с грейпфрутом. — Блядь — это слово мне идеально походит.
ГЛАВА 20
Как только в мою реальность врываются звуки и запахи, мне хочется вернуться обратно в беспамятство. Потому что помимо боли, которую чувствую, накатывают воспоминания, и вынуждают переживать все произошедшее снова и снова. И самые неприятные из них — не бег в тапочках по упругому снегу, и даже не удар от машины, а тот разговор Кости и Влада.
Устав от повторов, заставляю себя мысленно закрыть этот день. Вычеркиваю его. Выжигаю. Изменить его невозможно, но чем дольше я прокручиваю его в памяти, тем меньше разбираю, что было на самом деле, а что я добавляю сама, чтобы себя наказать.
К тому же, зачем утруждаться, если расплата уже наступила?
Пара сильных ушибов, трещина в ребрах — это пустяк по сравнению с уродливым шрамом, который красной линией тянется от виска к правому уху. Врач, который меня наблюдает, говорит, что шрам останется, если не сделать пластическую операцию. Он молодой, видно, что верит в профессию и всем хочет помочь и сильно удивляется, когда я отказываюсь от контактов хорошей клиники с проверенными врачами.
Хотя куда больше его удивляет, что я не хочу, отказываюсь видеть человека, который привез меня в скорой и подгонял всех, чтобы поторопились, вытянули меня из забытья, в котором я пребывала.
Но я вообще не хочу кого-либо видеть. Никого — а его больше всех. Поэтому закрываю глаза, едва уловив в коридоре запах грейпфрута. Мелькает мысль, что я ошибаюсь, что это просто больному принесли передачу, но когда дверь палаты открывается, и я слышу шаги, понимаю, что предосторожность и опасения были не зря.
Это Влад.
Не смотрю на него, но кожей чувствую его взгляд. И удивительно, что он застывает не на уродливом шраме, а на губах. Как будто сейчас ему могут нравиться губы на этом лице, с царапинами, ссадинами, синяками и главным украшением, которое просто бросается в глаза.
