— Маша, — в комнату заглядывает растрепанный художник.
Он хмурится, подметив и мою вялость, и красные щеки, матерится и уходит, чтобы вскоре вернуться не с кофе, а с малиновым чаем.
— Пей пока это, — строго приговаривает, убирая с моего лица влажные от пота волосы, все же с длинными такая морока. — А я в город за новостями, проверю, как там с организацией выставки, потом в аптеку и сразу к тебе. А ты не вставай!
Он набрасывает на меня еще одно теплое одеяло, пару раз открывает форточку, чтобы проветрить помещение и уезжает. Какое-то время я жду его возвращения, а потом засыпаю.
Странно и непривычно, а может, из-за простуды, но в этом городе мне перестали сниться хоть какие-то сны. А может, все дело в том, что для моего сознания я сама приблизилась к своему сну, даже больше — шагнула в него.
Я открываю глаза, услышав шаги. Нервные — понимаю еще до того, как вижу в дверях Николя.
— Вот наша сенсация, — убийственно спокойным тоном маньяка сообщает художник и протягивает газету, которая смята и чудом не превратилась в рваные клочья.
Мои руки трясутся, я лихорадочно листаю смятые страницы, рву их сама, даже не замечая этого, и лишь на предпоследней обнаруживаю заметку, больше похожую на некролог.
Читаю, еще раз читаю, еще раз листаю страницы, но не нахожу ничего, кроме того самого сообщения.
Никакого скандала.
Никаких снимков, над которыми работало столько людей.
Только сухое известие о том, что Ирина Матвиенко и Влад Тихонов решили перенести дату свадьбы.
Поднимаю на Николя недоуменный взгляд. А он подтверждает то, что я уже знаю, но не хочу принимать.
— Не знаю как, но он выкрутился.
ГЛАВА 24
Я не верю в то, что это правда. Не хочу верить. Не принимаю такую правду. Хватаюсь за телефон, бормоча:
— Нам сразу надо было подумать. Какие газеты, Николя? Кто их читает? Потому и публикуют такую муру…
Мы могли изначально разместить эти снимки в инете, но если мои исчезли так быстро (хотя кто я такая?), от этих бы избавились молниеносно. В моем случае шла рассылка по всем одногруппникам, а знакомых Влада я даже не знаю в лицо, не то что по имени.
Случайным же зрителям не будет дела до Влада Тихонова — он не звезда, да, по версии глянца один из самых красивых мужчин страны, но на экране мелькнул всего раз. Да и то на это обратили внимание только те, кто с ним лично знаком.
Мы рассчитывали на бомбу!
И такое ощущение, что она все-таки взорвалась, но где-то вдали, незаметно, а землей присыпает меня и художника.
Газета была отличной возможностью. И на самом деле я знаю, что как раз в этом издании и работает тот журналист-акула. Но мог ведь он продать информацию конкурентам? Она расползлась по сети — так бывает всегда, и теперь…
Но я тщетно мучаю интернет. Ничего. За исключением сообщения на личной страничке Ирины Матвиенко, которая, лучезарно улыбаясь на свежем снимке, повторяет тот некролог.
Теперь уже действительно некролог, потому что он ставит крест на моей грандиозной мести.
Все время, пока я надеюсь, что найду разоблачительные новости, увижу провокационные фотографии Влада, художник стоит надо мной. Потом садится на кровать, прямо поверх кусочков газеты, и бессмысленно смотрит в стену напротив.
— Знаешь, — говорит спустя долгое время, — он всегда на несколько шагов впереди. Когда-то мне безумно нравилась в нем эта черта. Не люблю оглядываться на отстающих. Меня раздражают неудачники и аутсайдеры.
Он усмехается, запрокидывает голову, мечтательно прикрывает глаза, и с резким выдохом признается:
— Проблема в том, что если не идешь рядом с ним, так убого чувствовать аутсайдером себя самого!
Он заваливается на бок, обнимает мои ноги через одеяло, в которое я кутаюсь, дышит часто и тяжело. И я кладу руку ему на голову и начинаю гладить, чтобы он успокоился. Говорю о выставке, о том, что ему нельзя расслабляться, у него впереди грандиозное будущее. И ни слова о том пепле, который бушует внутри меня, требуя выхода.
Николя успокаивается и уходит в свою мастерскую, а я пью лечебный чай, который он захватил в аптеке, и пытаюсь согреться. Хотя, возможно, что трусит меня не простуда, а разочарование и обида.
Моя свадьба не состоялась совсем. А свадьба Влада просто растянулась по времени.
И кто говорит, что мир справедлив?
У меня нет сил на то, чтобы сделать еще одну попытку на месть. Нет желания — я не верю, что хоть что-то получится. Поджидать Влада у клуба, кричать ему все, что думаю о нем, или попытаться поджечь дом, который находится под охраной — это ребячество. А я, кажется, уже окончательно вышла из счастливого детства. Я больше не верю, не надеюсь и не люблю.
Я не из тех, кто пытается разрушить бетонную стену. Признаюсь, уехала бы из города в тот же день, поджав прибитый реальностью хвост, если бы меня не удерживали выставка Николя, встреча с Алиной и простуда, которая решила меня свалить.
Как еще одно предупреждение, чтобы не трогала Влада.
Всю ночь и весь следующий день я почти не встаю. Пью лекарства, которыми запасся художник, каркающе кашляю, пытаюсь курить, но только зажигаю и спустя затяжку тушу сигареты, пью много воды и сплю.
Хорошо, что мы с Николя все подготовили раньше. Сейчас бы сюрприз не удался. На этот раз на бомбу я не рассчитываю, но хоть маленький выхлоп…
Мне нужен этот ответ.
Ничего не изменить, я и сама не хочу, и тем более не стану мешать, но мне нужно знать: была ли в словах влюбленного Кости хоть толика правды?
Именно это желание и поднимает меня с постели в субботу. Ноги почти не держат от слабости, но я уверяю себя, что расхожусь, и потом, это ведь ненадолго, а какой-то час продержусь.
— Может, останешься дома? — заметив меня входящей в кухню, предлагает художник.
Я знаю, что он видит — сама наблюдала минуты назад в ванной комнате — пылающее лицо и красные глаза обреченного кролика.
— Творческий беспорядок, — с улыбкой взъерошиваю и без того растрепанные волосы, — думала, ты оценишь.
Себе он делает кофе, а мне, несмотря на протесты, малиновый чай. Не то, чего я ожидала, черная лава придала бы чуть бодрости, мне нужно хотя бы вымыть голову. Но я послушно выпиваю сладющий чай и плетусь в ванную.
— Сделать тебе макияж? — встречает мое повторное появление Николя.
— Зачем? — вяло отмахиваюсь. — Меня никто не увидит, а тебе все равно.
— Я бы так не сказал, — возражает он резко.
— Я не в том смысле, — прислоняю лоб к его прохладному плечу, позволяю себе эту передышку, чтобы сделать новый рывок.
