— Пока мы не можем этого делать вместе, приму душ в другой комнате.
Он поворачивается спиной и пока идет к двери, я безотрывно смотрю на резинку его штанов.
И только когда дверь с щелчком закрывается, понимаю, что тот, кто взял часы Влада, настолько сильно хотел от меня избавиться, что не побоялся тайком пробраться ночью в чужую комнату.
Кирилл?
Ему, по-моему, вообще до меня нет и не было никакого дела. Я для него была только мелькающим фоном, как и он для меня.
Костя?
Нет, такое сыграть невозможно. И вряд ли бы он ждал первой близости с таким нетерпением и желанием, с таким трепетом, если бы видел меня в объятиях брата.
Мира?
Ее визит в комнату мужчины, которого она хотела заполучить, был бы оправдан в случае пробуждения Влада. Но ее вроде бы не было в доме, она ночевала у себя. Или же… кто-то мог ее пригласить к себе — я слишком хорошо помню, как легко она поддерживала темы, интересующие художника.
Художник?
Очевидно — из его обмолвок и поведения, что у него есть интерес к хозяину дома. Но вряд ли он не отдавал себе отчета, что Влад любит женщин, и если убрать меня, появится другая женщина, но отнюдь не мужчина. К тому же, мы с ним поладили, и он хоть как-то поддерживал меня эти два года.
Царапает мысль, что он ненавидит Влада, именно поэтому, а не из-за меня, согласился помочь, когда я хотела отомстить старшему Тихонову. Но что дал ему этот поступок, если предположить, что это был он? Ничего.
Алина?
Неприятно думать об этом, но я заставляю себя не отгораживаться, взглянуть правде еще раз в глаза. Ее визит в комнату Влада, если бы ее кто-то заметил, тоже не выглядел бы дико. И комментарии в ютубе были от моих одногруппников неспроста — явно прошла рассылка.
Тот факт, который до этого ускользал от меня.
И все-таки я не чувствую, что это она. Не хочу думать, что это она. Не могу думать, что это она.
Я принимаю душ, вода освежает, но от мыслей, в которых я грязну словно в липучем тумане, не избавляет. Не хочу закрываться, не хочу мучить себя нелепыми предположениями. Влад уже знает ответ, я его тоже скоро узнаю. Но я до чертиков соскучилась по Алине.
Мне не хватало ее, я скучала по нашей дружбе, и я снова хочу окунуться в ее жизнерадостность и беспечность, снова хочу прикоснуться к ее непринужденности и свободе.
Хочу с ней увидеться.
Очень.
К телефону просто несусь. Почему-то волнуюсь, пока ищу ее номер, нервничаю, пока пережидаю гудки и уже открываю рот, чтобы сказать, вот так, не таясь, что пора бы ей спускаться со своих гор, потому что я ужасно скучаю по ней, мне просто невмоготу без ее веселья, когда понимаю, что у того, кто ответил, голос не Алины — чужой.
— Да… — повторяет несколько раздраженно и глухо голос незнакомой мне женщины.
— Добрый день, — справившись с изумлением, говорю я. — Можно услышать Алину?
Там какое-то время молчат, и я думаю, что сейчас связь прервется, потому что, конечно… Конечно, как я сразу не догадалась, что если телефон у кого-то другого, значит, Алина или потеряла его, или его просто украли. Он дорогой, и хотя по современным меркам уже не новый, его можно неплохо спихнуть на толкучке.
— Алины нет, — сообщает мне женщина после паузы. — А вы кто?
— Маша, ее подруга, — зачем-то отчитываюсь. — Извините, что значит «нет»? Она еще не вернулась?
Говорю это и понимаю, что несу полную чушь. Если она не вернулась, откуда у этой женщины телефон? Алина без него и шага не сделает. Разве что в магазин…
Там упрямо молчат, слышатся только вздохи, и я подталкиваю к ответам.
— Извините, — говорю, почему-то волнуясь, — она просто куда-то вышла или… еще в Крыму?
Нет, понятно, что это бред. Хотя, она могла забыть телефон дома, на руках горели билеты, заметила поздно, возвращаться не захотела, и…
Но я ведь звонила ей, и она уже была в Крыму, с телефоном.
Что-то не сходится.
Не понимаю.
Только ощущаю, что у меня снова поднимается температура и меня трусит. Я чуть отодвигаю телефон от уха, наверное, чувствуя, наверное, понимая, что мне лучше не знать и не слышать. Запоздало, но чувствуя…
— Вы врете, — говорит обвинительно женщина сквозь отчетливый всхлип, и вдруг кричит, срываясь на вой. — У моей дочери не было подруг! Никогда! Никогда! Слышите! Ни единой не было! Она слишком красивая, ей всегда все завидовали!
Меня оглушает не это признание, а гудки, которые раздаются, и тишина, которая их сменяет.
Я не хочу, не хочу понимать, не хочу впускать это в свою реальность, но ее разрывает от всего лишь двух слов незнакомой мне женщины. Остальные я даже не замечаю, они не важны.
Только два слова.
«Не было…»
«Не было…»
Набатом по ушам звучит понимание, что они указывают на прошедшее время, а прошедшее время всегда указывает на то… что настоящего… уже нет…
Вот почему телефон Алины у ее матери. Вот почему слышны ее слезы, и этот крик отчаяния.
Нет…
Алины нет…
Руки трусятся, и я с трудом беру телефон, когда он звонит. На секунду внутри что-то радостно вскидывается, когда вижу номер Алины. Я все еще надеюсь, глупо надеюсь, что ошибаюсь, что делаю неправильные выводы — я могу, уже не раз убеждалась.
И я так хочу ошибиться на этот раз. Пожалуйста, Господи, я никогда тебя ни о чем не просила…
— Маша, здравствуйте, — слышу в телефоне уже мужской незнакомый голос, в нем нет волнения, нет переживаний, такое ощущение, что и жизни нет, она держится на таблетках и каплях. — Я — папа Алины. Моя девочка…
И все-таки голос ломается, мужчина тяжело выдыхает и убивает мои надежды следующей фразой:
— Прощание завтра в десять у дома, а похороны в одиннадцать, на Лесном кладбище. Место номер 44, пятый участок. Приходите, Маша. Думаю, Алина хотела бы с вами увидеться. Я знаю… она говорила… она была так рада, что вы помирились.
