Меня начинает трусить от догадки, но я пока сомневаюсь, пока не уверена, что правильно складываю разрозненные пазлы, которые несутся ко мне острыми кубиками, больно впиваясь в виски за медлительность. Начинаю собирать их, но постоянно отвлекаюсь на голос художника. Он настаивает, он готов выехать прямо сейчас, заверяет, что только ему одному я могу верить, только ему одному.
— Он знал, что это была Алина, — говорит Николя, не выдерживая моего молчания. — И ты сама видишь, к чему это привело. Он коварный манипулятор. Он просто выжидал, он выбрал самый удачный момент, понимаешь?
Художник понятия не имеет, что своими словами подталкивает паззлы к тому, чтобы они собрались быстрее.
— Те снимки затронули только тебя. Владу на них было по боку, и такой плачевный конец у твоей подруги, — продолжает упорствовать он, видя, что с моей стороны нет криков, ахов, истерики. — То, что она сделала — глупость и мелочь. А ты замахнулась на большее — на его репутацию и отношения с любимой женщиной. Как думаешь, что тебя ждет? Мне страшно за тебя, Маша. Я хочу, чтобы ты уехала из этого дома. Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
Каждое слово Николя пропитано искренним переживанием и специей лжи. Наверное, он считает меня слишком наивной, если думает, что я поверю в тот бред, который он пытается мне внушить, сорвусь в забег и попаду в расставленную ловушку.
Я не спорю, не пытаюсь что-то ему доказать, я даже не показываю вида, что знаю, уже знаю. Потому что именно он только что окончательно снял с моих глаз пелену, через которую трудно было оглядываться назад.
Он старается внушить мне, что смерть Алины — это задумка Влада. Видно, что он знает причину смерти, потому что легко обыгрывает этот момент с оборванным тросом, но он понятия не имеет, что у моей подруги был любимый человек, вместо которого она прыгнула. Не догадывается о нем, потому что тот был мужчиной не напоказ, а для сердца. И еще Николя не подозревает о том, что я успела помириться с подругой, и я знаю, чувствую, что это была не она.
Нет, она не предавала меня.
Но, возможно, сделала это невольно.
«Меня он уже обманул, — вспоминаю ее слова из сна. — Он попытается в тебя выстрелить».
Это всего лишь догадка, но она укореняется в мыслях, как часто бывает, когда долго ищешь, и вдруг нащупываешь верный ответ.
Голос Николя продолжает звучать в моем телефоне, а я пытаюсь понять, пытаюсь увидеть, как это было.
Рассылка снимков была по всем контактам наших одногруппников. Да, их можно было узнать и другим путем, но зачем напрягаться, если Алина всюду носилась со своим телефоном?
Телефон и часы — вполне возможно, это дело рук не сообщников, а только одного человека.
Того, кто видел интерес Влада ко мне. Того, кто увидел мой ответный интерес так ярко, и настолько проникся им, что перенес его на бумагу. Того, кто, судя по оговоркам, когда-то считал, что может занять мое место в отношениях с Владом.
И того, кто решил, что для этого меня нужно убрать из жизни сразу двух братьев.
Меня начинает трусить от осознания того, что именно так или приблизительно так все и было. Мысли настолько темные и тягучие и так настойчиво впиваются в меня, что от боли, с которой сдавливает виски, я оседаю на пол. Теплый — отмечаю машинально, понятно, почему Влад всегда босиком…
Эта передышка с запахом грейпфрута — маленький глоток силы перед тем, чтобы раскапывать свое прошлое дальше.
Возможно, Алина догадалась, что стала невольным пособником в том мерзком деле, и именно поэтому разорвала все отношения с перспективными мужчинами. А ведь с Кириллом у них закрутилось, он бы и дальше мог быть ее спонсором. И дружба с сотрудником глянца и художником, который так бредил о собственной вставке, что обязательно однажды открыл бы ее, не была лишней для новых интересных знакомств.
Алина знала.
Но не могла ничего исправить.
И не представляла, как обо всем сказать мне.
Отсюда и ее быстрый уход из квартиры, которую я снимала — она просто меня отпустила. Отсюда и то, что ни разу за время сессий, на которые я приезжала, она не пыталась со мной увидеться.
Она не могла сделать первый шаг навстречу из-за длинного шлейфа вины. Мы бы вместе скинули с нее этот груз, если бы у нас был хотя бы маленький шанс.
Алина не смогла рассказать мне об этом тогда. Но она нашла способ, как это сделать, когда приходила во сне.
«Меня он уже обманул. Он попытается в тебя выстрелить…»
Теперь у меня нет сомнений, что выстрел, о котором предупреждала Алина — не связан ни с Костей, ни с Владом. Этот выстрел — звонок Николя.
И, несмотря на то, что стреляет он вхолостую, мне действительно больно. Так больно, что просто невыносимо.
Невыносимо то, что я ничего не могу изменить. Невыносимо то, что продолжаю слышать голос, который теперь ненавижу. Невыносимо, что так долго общалась с ним, только с ним.
Он тянулся ко мне.
Как преступников тянет на место преступления или на кладбище к своей жертве, так и его тянуло ко мне.
Это что-то болезненное, что-то настолько глубинное, что он и сам этого не осознает.
Это зависимость.
Не ко мне, но я в этой связке есть.
Нас с художником тянуло друг к другу, но теперь я так устаю чувствовать эту боль, так устаю от сладкого яда, который сочится из трубки, что прерываю этот поток, разрываю прогнившие нити.
— Мне понравилось твое название ролика, — говорю едва слышно, и художник мгновенно стихает, не веря, что не ослышался. — Оно цепляет и образное. У тебя хорошо получается — резкими мазками передать сразу суть.
Я слышу его дыхание.
Мы делим молчание на двоих. Так щедро, как делили роли в своей мести хозяину дома.
Он не оправдывается, не пытается в чем-то меня убедить, и его дыхание как громкий церковный колокол, который меня очищает.
— Ты все равно для него никто, — доносится хриплое бормотание. — Раздавит тебя, как меня, и поднимется на костях еще выше. Он любит свою невесту, а тебя просто трахает! Просто трахает, слышишь?!
