Чем дольше смотрю на женщину рядом с Владом, тем сильнее мне начинает казаться, что затея моя ужасна, и еще не поздно спасти свою гордость побегом. Они из одного мира, у ее отца много денег, уверена, он не будет против инвестиций в бизнес своего зятя. Со всех сторон эти отношения выгодней, чем со мной. Да и тянет ее к Владу, так и пытается прильнуть к нему.
Но он ведет себя отстраненно, и уделяет ей не больше внимания, чем двум мужчинам, которые так же расположились за их столиком. А еще… возможно, мне так только кажется, потому что очень хочется в это верить, но Влад часто посматривает на дверь.
Как будто надеется там кого-то увидеть.
Может, даже… меня?
Влад неимоверно красивый в своей строгости, неприступности, и ему идет эта ледяная улыбка, которой он отвечает на чьи-то приветствия, поздравления. Я так засматриваюсь на мужчину, что почти упускаю момент, когда все решится. Как через толстый слой ваты слышу слова солиста со сцены:
— А сейчас мы исполним для вас песню «Подожди, Зима», — переждав шквал свиста и аплодисментов, он с усмешкой добавляет. — Как знать, возможно, на этот раз зима действительно услышит просьбу и ради чьих-то отношений чуть подождет с холодами. Или хотя бы ради того, чтобы свободно пройтись по крышам. Вдвоем. Когда упасть не боишься, потому что есть тот, кто поймает.
Аплодисменты становятся громче, а я медленно выдыхаю. В последний раз осматриваю свой костюм — белоснежный, с длинной юбкой с разрезами, которая открывает ноги во время танца. Поправляю белоснежную вуаль, открывающую только мои глаза, убеждаюсь, что волосы, собранные всего тремя шпильками в причудливую прическу, держатся хорошо. Это потом я распущу их, когда спущусь с помоста, когда рассеку своим танцем толпу и поднимусь на второй этаж. К столику, за которым, кажется, никто и не смотрит на сцену.
Потом открою лицо, тем самым показывая, что я выбор сделала. И подожду, пока окончательный выбор сделает Влад.
А пока…
Под первые звуки песни я медленно, плавно выхожу на сцену, поворачиваюсь к залу спиной и начинаю свой танец.
И в тот момент, когда музыканты пытаются упросить зиму подождать, не спешить, потому что она спугнет любовь, которая привыкла к теплу, сбежит из его дома… Я рассказываю с помощью тела, как не хочу, чтобы между двумя сердцами становилось так холодно, не хочу, потому что выдержать это может только один, но не двое…
Мне страшно настолько, что я не позволяю себе находиться в этой реальности. Я в танце. Я в музыке. Я в каждом звоне монеток, которые позвякивают даже при легком движении бедер.
А когда разворачиваюсь к залу лицом, я там, на втором этаже, возле мужчины, который перестает рассматривать двери, перестает отвечать на чьи-то приветствия, перестает выслушивать светловолосую женщину, которая пытается его удержать.
Он поднимается.
Отходит от столика к лестнице.
И пока он пытается всмотреться в меня, пока следит за танцем, пока раздумывает и сомневается, блондинка приближается к нему сзади, прижимается к его спине и властно его обнимает.
Невеста.
Имеет право…
Я вижу, как ее ладони ползут по черной рубашке мужчины, вижу, как она с силой вжимает в его тело свои пальцы. В момент, когда его ладони ложатся поверх ее, и он, не разрывая объятий, разворачивается к женщине, я снова поворачиваюсь к залу спиной.
И танцую так, словно в последний раз. Так, словно мое сердце бьется на мелкие части, и его не собрать.
И, наверное, так и есть, потому что я больше не захочу танцевать для своего мужчины.
У меня его нет.
Да и был ли?
Музыка становится надрывной, вторя моим движениям. Говорят, такое лишь перед смертью, но сейчас у меня перед глазами мелькают картинки из прошлого. Первая встреча с Владом, когда он испугал меня одним только взглядом, горящие свечи в комнате и мужчина, застывший в дверях, а еще сотни других ярких моментов, которые были у нас.
Смех на двоих, тишина на двоих…
Сладкое пробуждение…
Я дышу этой красивой мозаикой, которая проносится в воспоминаниях вихрем, и, возможно, это поможет быстрее выбить ее из памяти, сердца, души.
Я понимаю, что продолжаю двигаться и, наверное, все делаю правильно, потому что зал гудит от восторга. И вдруг все стихает. Нет, музыка есть, слышу голос солиста, но зрителей будто разом уносит.
Не понимая, что происходит, бросаю встревоженный взгляд на музыкантов, а те кивают и широко улыбаются, намекая: мол, продолжай. И я вновь погружаюсь в танец, вновь уношусь туда, где не больно, где можно дышать.
Подпитываюсь этой энергией настолько, что вновь поворачиваюсь в залу лицом — всего несколько минут, несколько минут, возможно, даже чуть меньше, и я буду свободна, и…
И я застываю, не в силах пошевелиться, когда вижу, что зрители расступились, образовав широкий проход. А по нему уверенно и глядя лишь на меня идет мужчина, которого я думала, что потеряла.
Тенью мелькает блондинка, которая неохотно уходит из клуба в компании каких-то мужчин. Эхом доносится ее смех, взгляд напоследок пытается прожечь спину мужчины, но глыба, которая направляется в мою сторону, не растекается лужей раскаянья.
Не в силах пошевелиться, не в силах поверить, я, как и все, затаив дыхание, слежу за тем, как мужчина поднимается по лестнице на помост, под последние аккорды песни приближается ко мне и останавливается напротив.
Он так близко, что мне хочется качнуться к нему, сделать так, чтобы аромат грейпфрута и ели ударил в ноздри, проникнул в меня, потому что мне так этого не хватало.
Но я не решаюсь.
А вдруг я все-таки свалилась с этого возвышения, и все, что я вижу — мне только кажется?
А вдруг он все еще там, с другой, на втором этаже?
А вдруг?..
Все страхи и отговорки сделать еще один шаг разбиваются в дребезги, когда это делает он.
Единственный и последний шаг.
Один медленный выдох, спустя который он протягивает руки и, не трогая вуаль на моем лице, убирает то, что ему мешает сильнее — шпильки в моих волосах.
Мне кажется, что одновременно со мной вздыхает весь зал. Или женская половина гостей — это точно.
Но мне все равно.
Потому что это просто невероятно — прикосновения мужчины, без которого уже невозможно. Прикосновения мужчины, которого не просто выбрала я, но и который выбрал меня.
— Ну что, зима, — он бросает взгляд на мои босые стопы, чуть хмурится и в тишине, которая его не смущает, предлагает-требует: — идем домой, будем греться.
Он усмехается, видя, что я уже оттаиваю, уже согреваюсь душой, и понимаю, о чем он…
Разрушая тишину и вырывая сотню девичьих вздохов, он подхватывает меня на руки и уносит со сцены.
