Людвиг Львович Урлауб
В 1949 году я поехала навестить отца в ссылке. Последний раз мы виделись, когда я была еще девочкой, 7 лет назад. Теперь же к поселку Краснотурьинск подъезжала женщина, имеющая дочь.
Поезд медленно подходил к станции, перрона не было. Сердце замирало от ожидания предстоящей встречи. Наконец поезд остановился, и я увидела папу, он протягивал мне руки, и я с высоких ступенек прыгнула прямо в его объятия.
У бабушки было двое сыновей, дочь и пасынок, сын второго мужа. Папа был самый младший и самый любимый. Дом, в котором мы жили, принадлежал бабушке, но когда стали уплотнять жильцов, ее переселили в 9-метровую комнату, и она все имущество разделила между детьми. Папе достались спальня карельской березы с инкрустациями, столовая красного дерева и часть кабинета с книгами. Но мое детское любопытство почему-то всегда притягивал светлый деревянный ящик. Что же это был за ящик? Размером приблизительно 50 на 50 см, он закрывался на два красивых замка, а когда его открывали, красота была необыкновенная. Внутри он был обит светло-зеленым бархатом, и в верхнем ярусе лежали, каждые в своем отделении, вилки и ножи разных стилей, а когда верхний ряд снимался, то во втором, опять же каждые в своем отделении, лежали ложки, начиная от большой разливательной до самых маленьких. Конечно, все серебряное. У меня сейчас нет ни одной серебряной ложки. Все прожили-проели. Мы жили очень скромно. Из ломбарда не вылезали, а содержимое фантастического ящика все редело и редело. Мама периодически посещала торгсин, куда уходили и ложки, и вилки, и ножи.
Папа, закончив химический факультет университета, поступил на китайское отделение восточного факультета, но тут началась Первая мировая война, и он ушел служить в автомобильную роту. Бабушка была человеком довольно суровым и не одобряла папину женитьбу, маму признала только после рождения моего старшего брата, она его очень любила, гуляла с ним, играла и проводила много времени.
Папа работал на разных заводах. Был начальником цеха на Пятой мармеладной фабрике. Когда приходил домой, по квартире разносился запах ванилина. Иногда приносил коробочку мармелада, которую находил у себя в рабочем столе (работники его очень любили). На заводе «Фармакон» отец участвовал в создании первого выпуска лекарства сульфидин.
У нас был уютный, гостеприимный дом, со своими сложностями и радостями. Страшная война разбила нашу семью, разметала нас. Брат погиб в самом начале войны на фронте, как я уже писала, меня эвакуировали на Урал, куда и приехали родители с тетей и двоюродной сестрой. Но не по своей воле они покидали Ленинград…
Папа прожил с нами — со мной и мамой — недолго. Спустя месяц отца вызвали в сельсовет и сообщили, что его отправляют на стройку в соседнее село Добрянка — это 20 километров от села Полазна, где мы жили.
Каждую субботу папа пешком приходил к нам, а в ночь на понедельник пешком же отправлялся обратно. И вот однажды (это было зимой), как обычно, в ночь на понедельник, он тронулся в обратный путь. Темно, в небе яркая луна, мороз крепкий, на тракте ни души и кругом тихо-тихо. В морозной тишине скрип шагов особенно громко слышен. И вдруг папе почудилось, что за ним кто-то идет. Стоило ему остановиться, шаги затихали. Ночь. Вокруг лес и кто-то идущий сзади. Немного жутко и неприятно. Тогда отец решил: чтобы узнать, кто это, надо идти медленно и быстро обернуться, и когда он это проделал, то довольно далеко от себя заметил темное пятно. Он пошел, и пятно двинулось. Тогда папа стал делать вид, что идет очень быстро, а сам в это время почти стоял на месте. Этот обман удался. Пятно явно было чем-то живым и стало ближе. Начало светать. Теперь уже можно было разглядеть таинственного попутчика. При свете занимавшейся зари папа увидел маленького черного козлика, вероятно заблудившегося, такого же неприкаянного и желающего прибиться к живой душе. Отец сразу же отправился на работу (он работал на кране), а когда пришел в общежитие, черный козлик, свернувшись калачиком, крепко спал у него на кровати.
Но вскоре и эти короткие встречи прекратились. Всех немцев, работавших на стройке в Добрянке, в один из дней собрали и отправили в Свердловск на пересыльный пункт. Набили в небольшую комнату людей, плечом к плечу, и выкликали по фамилии, направляя кого куда.
Великое стояние затянулось, отекли ноги. Более слабых положили на топчан, что стоял в углу. Шел час за часом. Тогда отец решил залезть под топчан, — хоть ноги немного отдохнут. На нем был серый прорезиненный плащ, он его подстелил под себя, к нему присоединился еще один товарищ, они забились в угол, легли на плащ и сверху укрылись пальто, что было у соседа. Так прошла ночь. Наутро папу вызвали и отправили с группой людей в город Краснотурьинск на строительство Алюминиевого завода при МВД, за проволоку.
Не знаю, как скоро и кому точно пришла в голову мысль создать там драмкружок, но для этого надо репетировать, а следовательно, можно было получить разрешение выходить из-за проволоки — в клуб. Эта идея объединила очень многих людей, невзирая, конечно, на таланты. Все они старались попасть в этот кружок. Среди них нашлись художники, режиссеры и стали осуществлять постановки концертов, целых спектаклей и одноактных пьес. Отец был в этом кружке и актером, и помощником режиссера, и художником, словом, одним из вдохновителей и реализаторов всех творческих идей.
Начальство Базстроя поддержало это начинание и всегда бывало на всех премьерах. Деятельность актера и режиссера хоть и не была профессией отца, но это помогло ему выжить, выстоять в трудные минуты жизни, да и не только ему. Эта деятельность спасла многих людей, которые попали в те места, и вселяла надежду на лучшие времена, скрашивая суровую действительность. За время, что папа прожил в ссылке в Краснотурьинске, — а это 15 лет, — он сыграл и поставил около 200 спектаклей. В 1956 году отца направили в Свердловск на месячные курсы повышения творческой квалификации, он закончил их с отличием и мог уже законно руководить драматическим коллективом.
Встреча, с которой я начала свои воспоминания о папе, закончилась через две недели. Жила я у папы в шестнадцатиметровой комнате, которую к этому времени ему дали. Но мне надо было возвращаться в Ленинград. И увиделись мы вновь только через 8 лет, когда папу реабилитировали и ему разрешили вернуться домой. Но того дома, из которого он уехал в 1943 году, уже не было. Брат погиб, мама умерла, у меня была своя жизнь. Квартиру, конечно, тоже не вернули, правда, спустя некоторое время папе дали двухкомнатную малюсенькую квартирку, где он и поселился с новой женой.
Но это была уже другая жизнь.
…Ранняя весна 1998 года. Солнце греет еще очень слабо, ветер гоняет по асфальту пыль и мелкие бумажки. В «Большой дом» я приехала не по вызову, а по собственной воле — чтобы познакомиться с делом отца. Мое волнение трудно передать. В приемной народу довольно много, все ждут, пока выкликнут фамилию. И вот наконец очередь дошла до меня. Я захожу в маленькую комнату. В ней очень холодно, два стола, за одним сидит молодая женщина в форме лейтенанта, на другом лежит пухлая папка. Первое, что мне бросилось в глаза, надпись: «Дело Леонида — зачеркнуто — Людвига Урлауба». Я подумала: какой ужас, человека лишили дома, работы, здоровья и даже имени! Им все равно, Леонид или Людвиг. Я открыла папку, предварительно спросив, могу ли я что-нибудь переписать из дела. Получив положительный ответ, начала читать.
