Придя в группу, я познакомилась с Марком Семеновичем Донским. Меня предупреждали о его сложном характере, и при встрече я немного растерялась. А он, взглянув на меня, довольно радушно поздоровался, окинул взглядом и сказал: «Да, да, Сашенька вот такая и должна быть, блондинка с серыми глазами». Меня утвердили на роль без пробы, я была счастлива, шутка сказать — сниматься у такого мастера. В это же время я была приглашена к режиссеру Анатолию Михайловичу Рыбакову на картину «Дело № 306». Приехав на «Мосфильм» из Киева, я сразу же прочитала сценарий фильма. Это был детектив, в котором я должна играть эксперта научно-технического отдела милиции. Роль интересная. Тогда этот жанр был редкостью, и я с удовольствием приняла приглашение, тем более что съемки в Киеве должны были начаться позже, а здесь — уже через неделю.
Меня утвердили, сшили два чудных милицейских кителя, синий и белый. Присвоили звание лейтенанта, только у режиссера была просьба: так как для фильма «Княжна Мери» я была покрашена в яркую блондинку, не соглашусь ли я покрасить волосы в свой цвет, то есть в русый, все-таки работник милиции, серьезная профессия, надо сделать гладкую прическу. Я, конечно, согласилась, перекрасилась, и съемки начались. Отснялась я в нескольких сценах, и меня наконец вызывают в Киев. Приезжаю, иду по коридору, навстречу Донской, я радостно здороваюсь, он окидывает меня взглядом и проходит мимо. Ничего не понимая, вбегаю в группу, Марк Семенович смотрит на меня в упор и спрашивает: «Что на голове?» Отвечаю ему молчанием. При повторном вопросе я наконец сообразила, что речь идет о цвете моих волос. Начала объяснять, но режиссер был неумолим: «Иди перекрашивайся обратно». Я была в отчаянии — все, роль от меня ушла. Но через несколько дней, видя мое расстроенное лицо, Донской сказал: «Ладно, такая тоже может быть». И начались съемки. Очень хорошо помню первый съемочный день. Должна была сниматься сцена Павла и Сашеньки. Мы стоим у окна, идет диалог. Пока не пришел Донской, мы всё прорепетировали и были готовы к съемке. Правда, декорация не совсем была готова, стенки просушивали осветительными приборами. Донской вошел — входил он всегда с палкой, — сразу это заметил, нахмурился и стал сердито ею постукивать, подошел к аппарату, посмотрел в объектив и смотрел долго-долго, я — ни жива ни мертва. Вдруг как закричит: «Костюмера ко мне!» Подбежали костюмеры, ассистенты, он вышел из-за аппарата, подошел ко мне и пальцем ткнул в мою бабочку (бантик) на блузке: «Это костюм? Это Сашенька так одета? Что это за блузка, что за бабочка?» — и все пальцем сверлит мое горло. Бах, бах палкой по столу — палка пополам, выхватил фотоаппарат у фотографа, ударил его об пол и ушел из павильона, сказав на ходу: «Аппарат за мой счет». Я совсем растерялась, конечно, думаю, дело не в блузке и бабочке, а во мне, я ему не понравилась, недаром он так долго смотрел в аппарат. Ну, меня, конечно, стали успокаивать, говорили, что вот и декорации не очень готовы, а завтра все будет хорошо. На следующий день стенки высохли, ту же блузочку и бабочку тщательно отгладили, и мы опять стоим у окошка, ждем начала съемки. Наконец пришел Марк Семенович, настроение хорошее, палка новая, фотоаппарат купили, он подошел к съемочной камере, посмотрел и сказал: «Ну вот, совсем другое дело, снимаем».
Впоследствии все мы уже привыкли к характеру Донского, который мог после сыгранной сцены вдруг закричать: «Нет, нет, нет!» К нему тут же подбегали ассистенты, режиссеры, что-то тихо ему доказывали, он, опустив глаза, внимательно их слушал, а потом громко вскрикивал: «Да, да, снято!» И это не потому, что он был не уверен в снятой сцене или, как хамелеон, мог моментально поменять свое мнение. Нет, он просто проверял на сотрудниках свои ощущения и, услышав от них, что сцена сыграна и снята хорошо, соглашался с ними.
Милая Вера Петровна, как я волновалась, снимаясь с ней, ведь такая актриса! Мои руки всегда были как лед, она это чувствовала и очень умело и тонко снимала напряжение. Следя за тем, как она работала, я очень многому научилась от нее, и мне это пригодилось в последующей жизни не только в кино, но и на сцене. Много лет спустя после съемок в фильме «Мать» я часто навещала Веру Петровну, когда бывала в Москве, так же как и семью М. С. Донского, но в доме Марка Семеновича я чувствовала себя скованно, уж очень он был непредсказуем.
Букетик вербы (Юлиан Панич)
Я познакомилась с ним, когда мы были очень молоды. Произошло это в Киеве. Стояла чудесная весна, зацветали каштаны, было Вербное воскресенье, у Владимирского собора продавали вербы, и в собор вошли двое молодых людей.
Владимирский собор прекрасен, торжествен, сквозь громадные окна падают на пол солнечные лучи. Шла служба, и рядом со мной стоял молодой человек с густой черной шевелюрой, черными огромными глазами, в темно-синем перелицованном пальто, в руках он держал букетик вербы. Выходя после службы из собора, мы случайно разговорились и выяснили, что оба актеры, снимаемся на студии имени Довженко. Юля — в фильме «Педагогическая поэма», я — в фильме «Мать». Мы тогда не предполагали, что встретимся как партнеры через несколько лет в картине «Разные судьбы», а еще позже — в фильме «О моем друге».
Фильм «Разные судьбы». Режиссер — Леонид Луков. На съемке он часто на нас покрикивал — мы были молоды, неопытны и как бы вновь постигали у него актерскую профессию. Не слушаться его было невозможно, потому что результаты на экране были потрясающими, мы все открывались новыми актерскими гранями, о которых и не подозревали. Фильм имел фантастический успех, шел много лет, несколько поколений смотрело его. А мы все стали после этой картины очень популярны.
И вот как интересно: я проработала в Театре имени Ленинского комсомола 27 лет, сыграла много ролей. Но стоит приехать на гастроли в любой город, повстречаться со зрителями, как вспоминают — что? — «Разные судьбы». Порой бывало даже обидно, ведь это уже история, а я ведь вот — сегодняшняя, здесь, у вас в гостях, и порой ревновала к себе прошлой.
Так вот, во втором фильме характеры и ситуации поменялись. Если в «Судьбах» моя героиня поступает жестоко со своим мужем, то в картине «О моем друге» преданно ждет любимого с войны, и страшна для нее потеря, когда он гибнет на фронте.
Всего в двух картинах мы партнерствовали, но это были большие части нашей жизни — общие знакомые, смешные и трагические случаи. Все бывало во время съемок: и если в фильме «Разные судьбы» мне пришлось получить две пощечины от Юли — это по роли (а ручка у него будь здоров), то на съемках фильма «О моем друге» произошел другой случай, в котором пострадал сам Юля. Снимали эпизод в Калининграде, связанный с войной, в сцене были заняты Хорен Абрамян и Юлиан Панич. Пиротехник подготовил взрыв, по флажку должен был его произвести. Флажок был в руках оператора, и он случайно им махнул, а Юля в это время проверял съемочную площадку, где должен был сниматься. Раздался взрыв, мы замерли, увидели, как взметнулась земля, и в дыму — фигуру Юли. Все бросились на место взрыва, сразу вызвали машину, положили Юлину голову на мои колени и поехали в больницу. Он был контужен, ватник обгорел, но, слава богу, жив. Все обошлось благополучно, но как все перепугались!
Я вспоминаю с радостью о нашей совместной кинематографической работе, работали мы дружно, не ссорились, да и не из-за чего было, не выясняли отношений, не портили друг другу нервы, что всегда очень мешает работе. Спустя несколько лет судьба свела нас по работе в Театре Ленинского комсомола, но очень ненадолго, и вдруг отъезд Юли за границу навсегда. Меня это потрясло. Впоследствии я всегда следила за самой незначительной информацией о Паниче и наконец услышала по радио «Свобода» знакомый Юлин голос. Вечером я говорила ему: «Спасибо, Юля, спокойной ночи»; утром, если слышала: «У микрофона Юлиан Панич» — здоровалась с ним.
