Бегемот Саймир очень любил наблюдать, как ловят Рому. Подплывал к поребрику, клал на него голову и внимательно следил за нами, только что советов не давал.
Пойманный Рома никогда не сопротивлялся и, только с ненавистью поглядывая на спринцовку, вставленную ему в рот, постанывая, глотал «отраву».
Однажды, когда Рома был совсем плох, я на нем испытал свой глинтвейн, заваренный на гранатовой корке. Понравилось. Даже уговаривать не пришлось. Запел уже через десять минут. Я его потом частенько этим лекарством баловал. А может, поэтому он меня и любил. Но не скажу, чтобы сильно.
Окончательную победу над поносом подсказал медведь Потапыч. Он любил выпрашивать у меня лакомства, среди которых оказались и листья яблони. Как-то раз во время очередного расстройства я ему наломал веток ивы, памятуя о том, что в ней достаточно вяжущих и дубильных веществ. Результат превзошел все ожидания. Во-первых, они ему пришлись очень по вкусу. Во-вторых, на следующий день он был абсолютно здоров. А в-третьих, я испытал это средство на себе. Гораздо приятнее левомицетина, а главное – не менее эффективно. И, наконец, четвертое – все обезьяны с удовольствием едят листья, ведь в естественной среде обитания листья составляют основу их рациона.
После этого в критические дни кашу и хлеб с повидлом, которые обезьяны получали каждый день (детский сад – как я ни боролся с бутербродами, последние победили), по моей настоятельной просьбе заменили на листья яблони и ивы. Правда, с агрономом по этому поводу у меня несколько раз выходил конфликт. Она, естественно, выступила в защиту яблонь. Всякий раз я извинялся, ну а потом оказалось, что яблони и ива произрастают в нашем подсобном хозяйстве. И проблемы с диспепсиями закончились. Так что, когда к нам прибыл шимпанзе по кличке Бой, я уже открыл для себя средства лечения расстройств желудочно-кишечного тракта.
Самца шимпанзе прислали «по заявке» Кати – его будущей подруги.
Новый обитатель представлял собой жалкое зрелище. Глаза впалые, еле живой, несчастный, вонючий…
Только прибыл в зоопарк, а его уже надо лечить.
Это человеку можно объяснить: вот, на три дня таблетки плюс диета! Иначе помрешь. А в обезьяну эту таблетку надо еще как-то затолкать, да еще три-четыре раза в день.
Привезли его в транспортной клетке, а как он при этом выглядел – я уже описал. Хотя по документам числился – здоров.
Георгич, оценив общее состояние новоприбывшего, выдал свое обычное заключение:
– Подохнет.
Обычно это означало, что состояние очень тяжелое, но есть надежда. А когда надежды не было, он молчал или просил сто грамм.
Пока Бой находился в транспортной клетке, его удалось отмыть, осмотреть и даже прослушать. Когда он увидел шланг с водой, то, к нашему всеобщему удивлению, хоть и с трудом, но безропотно подставил под струю самые испачканные места, похоже, ему и самому не хотелось ходить грязнулей.
С диагнозами, с которыми необходимо определиться у животных, все обстоит не так просто. А если еще животное дикое, нестандартных размеров и с непредсказуемыми реакциями, то сложность постановки диагноза умножается как минимум на три. Находясь возле клетки с очередным ребусом, я очень часто ощущал себя древним китайским диагностом, которому предстояло выяснить причину недомогания дочки императора. Дело в том, что императорскую особу не разрешалось ни видеть, ни слышать. Лекарь имел право только прослушать пульс на ее руке, протянутой из-за занавески.
У зоопарковского доктора задача несколько иная. Смотри на пациента, сколько хочешь, но вот потрогать его не так просто. Постепенно хороший наблюдатель становится хорошим диагностом, а став хорошим диагностом, наконец, становится настоящим врачом. Как говаривали древние эскулапы: «Quo bene diagnosis bene curat!» – Кто лучше диагностирует, тот лучше и лечит.
К счастью, самец позволил Георгичу который у нас был специалистом по сердцам и легким, прослушать себя.
– Легкие в порядке, а мотор плохой, хилый какой-то, и небольшая аритмия, но еще поживет, – вынес свое заключение Георгич.
Примерный диагноз выглядел так: «Подозрение на миокардит, возможно – мелкоочаговый инфаркт, энтерит, общее истощение».
После осмотра и душа Бой немного пришел в себя. Мы решили его выпустить на карантин в летний вольер. Катю на это время заперли в «зимнике». Специального места для карантина обезьян у нас не было.
Равнодушно поглядывая по сторонам, Бой неторопливо перебрался из транспортной клетки в вольер. Самец был действительно весьма плох, поскольку почти не исследовал новое помещение и, только зацепив мешок, выданный ему для подстилки, забрался в дальний угол. Сев на корточки, он накрылся мешком и безразлично уставился в одну точку. Казалось, ему настолько все тошно, что он хочет просто спрятаться от этого мира подальше, только бы его никто не трогал.
Нашей ветеринарной троице предстояло решить совсем непростой вопрос. Бою необходимо назначить какое-то лечение. Но одно дело назначить, а другое дело – выполнить все то, что назначили.
На первых порах решили дать ему отдохнуть и не мучить в таком состоянии фиксацией и уколами. Все дело в том, что к нам в зоопарк привезли не просто какую-то обезьянку, а человекообразную. И не просто шимпанзе. А того самого Боя, который был участником многочисленных экспериментов, проводившихся ленинградским институтом физиологии, и в том числе участником довольно известного псковского эксперимента, во время которого группу обезьян выпустили на остров. До этого он обитал в лабораториях института.
Какие конкретные исследования проводились над Боем, нам не сообщили. И даже не посчитали нужным прислать хотя бы историю болезни или какую-то карточку наблюдений за динамикой состояния животного в процессе экспериментов. Мы не стали гадать на кофейной гуще, пытаясь определить, через какую «мясорубку» ему пришлось пройти. Но некоторые вещи, конечно, были очевидны. Обезьяна, вне всякого сомнения, хорошо прирученная, скорее пребывала в лаборатории с раннего детства. А списана с экспериментов по состоянию здоровья либо по возрасту. Не потому, что уже старая, а просто достигла того возраста, когда начинает качать права и повышать свой иерархический статус в стае. (Бой, возможно, желал сделать своей стаей всю лабораторию, в которой обитал.) То есть обезьяна стала неуправляемой, а следовательно, неудобная в экспериментах. А это значит, что контакт с обезьяной установить будет довольно просто, но вот панибратски заходить в клетку не следует.
Из очевидных проблем нас ожидали довольно серьезный энтерит и сердце.
Василичу без особого труда удалось уговорить меня выписать наше любимое лекарство – кагор для снятия у обезьяны стресса. Но пока Василич «летал» за вином, нам с Георгичем неожиданно повезло – Бой еще раз совершенно спокойно, хоть и через решетку, разрешил прослушать у себя пульс, сердце и легкие. Это было вдвойне приятно: с одной стороны, мы получили дополнительную информацию, а с другой стороны, это значит, что в экспериментах с укорочением пищевода с последующим собиранием желудочного сока по звонку он, скорее всего, не участвовал и, значит, в людях в белых халатах до сих пор видит только друзей. Георгич, как большой специалист по прослушиванию собственного сердца (которое он после операции изучил достаточно хорошо), настаивал на возможном инфаркте. Учитывая внешний вид пациента, сидящего на корточках с прижатой к груди левой рукой и как бы поддерживающей сердце, оставалось только согласиться. Но главное сделано – с обезьяной установлен контакт, значит, все остальное – дело времени.
