– Это я тоже знаю.
Он положил ладонь сперва ему на руку, потом притянул его к себе и поцеловал, еще раз и еще.
– Между прочим, эта парковка славится не только видом.
И плевать, что Энцо не забыл про презервативы – они занялись любовью прямо там, на переднем сиденье маминой «Киа», – подумаешь! Это не отменяло факта, что он вспомнил про живописный вид и приберег его для Адама, а потом, когда они разделись, сказал: «Ты такой красивый». Судя по одухотворенному выражению его лица, он явно имел в виду не только внешность.
Ну, разве не любовь?
– Я люблю тебя, – повторил Адам.
Бледный и голый, он лежал под смуглым и поразительно волосатым телом Энцо.
– А уж как я тебя люблю, Адам Терн, – ответил Энцо, в такт ритмичным толчкам целуя ему веки.
«А уж как я тебя люблю». Впоследствии Адам слишком часто вспоминал эту фразу. Слишком часто. И надо же, спустя год все переросло в банальное: «Мы просто прикалывались»…
Судя по всему, Энцо себя в этом убедил.
Адам не рассказал про подробности их расставания даже Анджеле. Хотя ей он рассказывал вообще все. Вместо этого соврал, что расстались они по обоюдному желанию – ну, не совсем… Примерно 60:40. Хотя в действительности – 100:0. Это не помешало Анджеле выразить горячее желание сжечь Энцо на костре.
– Убью гада! – прошипела она.
– Брось, все нормально…
– Явно же не нормально!!!
– Да я просто… расстроен. Но мы решили остаться друзьями. Все о’кей.
– Не понимаю, зачем ты врешь. – Она стиснула его ладонь, совсем как в тот день, когда их машина перевернулась. – Возможно, тебе так просто легче это пережить. Я понимаю и не обижаюсь. Но я рядом. Если ты оступишься и упадешь – я поймаю. Хотя нет, такого здоровенного, пожалуй, не удержу… Ну, хоть за лейкопластырем сбегаю.
Адам не мог объяснить ей простую вещь: если он произнесет это вслух, если расскажет обо всех своих надеждах и планах, о том, как много для него значил Энцо, если заплачет, то этим раз и навсегда положит всему конец. Да, Энцо ушел – то ли испугался, то ли не выдержал серьезности происходящего, то ли еще что случилось; родители у него, в конце-то концов, были католики.
Когда-нибудь он вернется. Может вернуться. А значит, мосты сжигать нельзя.
Они расстались десять месяцев назад. Все это время Анджела закрывала глаза на то, что Адам и Энцо продолжают общаться – хоть и по-дружески. Постепенно напряжение стало сходить на нет, не в последнюю очередь благодаря Линусу, которого Адам любил. Хотел любить. И пусть для настоящих чувств было рановато, не так давно они признались друг другу в любви. Мостик к Энцо не сгорел, но движение по нему было перекрыто. Адам научился по несколько часов подряд не думать о бывшем возлюбленном.
Но иногда все же думал. Например, когда человеку по ту сторону моста вдруг понадобилась пицца для прощальной вечеринки.
Может быть, Марти имел в виду именно это? Когда говорил, что любовь Адама – ненастоящая? Так все же: прав он или не прав?
Адам ощутил в глазах слезы. Удивился. Но не слишком. Эта рана у него в груди, засевший в сердце терновый шип… Любил он по-настоящему или нет (любил, любил), ему было больно расставаться с Энцо.
– Он разбил мне сердце, – вдруг сказал Адам.
Карен и Рене уставились на него сквозь пелену складской пыли. Он еще никогда не был с ними так откровенен.
– Знаем, – кивнула Рене.
– Бред какой-то, – прошептал Адам себе под нос и вытер слезы руками.
– И теперь он уезжает, – сказала Карен. – Это и хорошо, и плохо.
– Угу.
– Зато у тебя есть Линус Бертулис, – вставила Рене. – Да ведь?
– Линус клевый, – добавила Карен. – Такой ботаник!
– В хорошем смысле, – сказала Рене.
– Может, хватит уже трепаться о моей личной жизни…
– Во-во, завязывайте, ушлепки! – Из-за угла внезапно вышел Уэйд. – Зря я разрешаю друзьям работать вместе, да? Надо поменьше часов вам давать, вот что.
Карен и Рене тут же вернулись к работе – принялись сканировать оставшиеся журнальные столики. Адам хотел им помочь, но Уэйд схватил его за локоть.
– Как закончишь с оружием, жду тебя в кабинете.
Адам держал схваченную Уэйдом руку на весу, словно перед прививкой.
– Я ухожу в час. Важное дело…
– Тогда шевели булками и поскорей разберись с оружием, ясно?
Уэйд играючи (но все равно больно) ударил Адама под дых и отбыл.
– Вот козел!.. – прошептала Карен.
– А вас он хоть раз звал в кабинет? – спросил Адам.
Сестры помотали головами. Карен убрала сканер в чехол.
– Давайте сперва оружие сделаем. Все равно никому нет дела до пропавших ароматизированных свечей.
– Уф, – сказала Рене. – Ненавижу оружие!
Она видит свою смерть: чужие руки стискивают горло, на посеревшей коже вновь появляются кровоподтеки. Она прикладывает ладонь к тому месту на полу, где все случилось. Из-под пальцев начинает виться дым, и грудь вновь спирает – легкие помнят тот вдох, который никак не могли сделать, невыносимое – и неисполненное – желание проглотить огромный ком в горле. Страх все нарастал, рвался из груди, но куда ему было деться, если глотка перекрыта?
Так странно: не было никакой злобы, никакой враждебности в его глазах… В глазах…
– …Тони, – говорит она вслух, когда на кончиках ее пальцев начинают плясать первые язычки пламени.
Да, он был конченый человек, все наркоманы – конченые люди, но Тони никогда не злился, не распускал кулаки. Прежний ее парень – Виктор, больной на всю голову и вечно злой – вот его она боялась, да, но не Тони, Тони – никогда.
«Ты взяла мою заначку», – говорил Тони, стискивая ей шею.
«Неправда, – отвечает она теперь. Огонь кругами расходится от нее по иссохшему деревянному полу. – Неправда».
Они ширнулись вместе. Он сам ее угостил. Она и близко не подходила к…
«Ты взяла мою заначку», – повторил Тони, и в этот миг ее охватил страх, он пробился даже сквозь приход, от которого сердце делало тысячу ударов в минуту.
– Я умру, – говорит она.
А ведь ты действительно взяла его заначку.
– Неправда.
Правда.
Правда. Пора, наконец, в этом признаться. Она спрятала пакетик в карман, когда Тони закрыл глаза во время первого прихода. Но ведь она не украла, просто припрятала – для надежности, чтобы он не потерял, как в прошлый раз…
– И я верю, что все это – чистая правда, – говорит она вслух. Но правда ли?
