О той ночи я не вспоминала на протяжении, наверное, пятнадцати лет, пока однажды, в самолете до Лос-Анджелеса, не прочитала статью в Time или Newsweek. В ней рассказывалось о Теде Банди, серийном убийце. Его казнили во Флориде на электрическом стуле. В журнале была помещена его фотография. В интервью он описал корреспонденту свою машину и рассказал, как заманивал новых жертв: все в точности так же, как и со мной. Моему рассказу не поверили – считалось, что в то время Банди промышлял во Флориде, а не в Нью-Йорке. Но это точно был он. Когда я прочла статью, волосы у меня снова встали дыбом. Такое ощущение я испытывала в жизни всего дважды.
Возвращаясь к истории о лофте, где мы чуть не отравились насмерть угарным газом, могу сказать, что после этого жизнь потекла своим чередом. Мы привыкли к полтергейсту, а полтергейст – к нам. Как я узнала много позже, он всегда овладевает детьми или подростками. Я и Крис как-то были на ужине у писателя Уильяма Берроуза, который активно изучал все паранормальное. Берроуз спросил нас, есть ли в доме дети. Крис ответил, что нет. Я сказала, что на самом деле есть один – Гэри, наш юный басист. Гэри вечно попадал в истории. Он прятался у нас, потому что копы искали его по делу за секс с несовершеннолетней. Гэри и сам был подростком, почти одного возраста со своей девушкой. Но когда та забеременела, ее мать заявила на парня, а ему как раз исполнилось восемнадцать. Гэри был настоящим панк-рокером, с собственным взглядом на вещи. Он не признавал никаких авторитетов и никогда никого не слушал.
«Блонди-лофт», как его стали называть, был не просто жильем – мы там репетировали и даже выступали. Амос По снял в нашем лофте документальный фильм The Blank Generation («Пустое поколение») о панк-сцене Нью-Йорка. В то время он был андеграундным режиссером и делал кино в стиле, представлявшем собой нечто среднее между французской новой волной и нью-йоркским панком, очень классное и очень самобытное. Он дал мне роль в своем фильме 1976 года Unmade Beds («Незаправленные кровати»), где я в шелковом белье без музыкального сопровождения пела измученному герою джазовую композицию. А в следующем его фильме, The Foreigner («Иностранец»), я играла загадочную женщину, которая пела на французском и немецком.
Крис не раз снимал меня в самом лофте и окрестностях. Знаменитые «кукольные» фотографии, например, – своего рода «мусорное искусство» с реквизитом, который мы откопали на свалке, – были сделаны там. Шатаясь по улицам – а мы с Крисом постоянно этим занимались, – всегда можно было найти что-нибудь классное, от чего некто решил избавиться. Иногда содержимое целой квартиры, которую владелец расчистил после того, как жильцы съехали или не заплатили по счетам. Возможно, в то время центр Нью-Йорка был более подвижным. Однажды мы с Крисом набрели на груду сломанных кукол, они просто лежали на обочине, все покореженные и грустные, ожидающие мусоровоза, – разумеется, мы их забрали. Эти разбитые куклы висели у нас в лофте какое-то время и увековечены в кадре, напечатанном на развороте журнала Punk.
Мне нравилось фотографироваться для разворотов. Крис также снял меня для разворота Creem, рубрика называлась «Мечта Creem». Крис отправил в Punk несколько моих сексуальных снимков, но они хотели чего-то более отвязного. Так что пришлось задуматься над образом. Бентон, наш хозяин, одолжил мне свои кожаные купальные трусы, а изредка наведывавшийся к нам Хоуи отдал мне футболку с надписью Vultures
[46], которую я храню до сих пор. Научно-фантастическую космическую перчатку мы нашли на барахолке. На юге Хаустон-стрит между Мотт и Бауэри были прекрасные барахолки – пока район не стал благополучным.
Мои знаменитые большие черные солнечные очки нашлись в одной из таких точек. Перед магазинами выставляли ящики, столы и стеллажи, заваленные всякой всячиной – очень, очень дешевой. Внутри с потолка свисала одинокая голая лампочка, бросавшая вокруг бледный тусклый свет. Стоило только зайти в помещение, как тебя окутывал запах плесени и гнили, тысяч слоев пыли, старого дерева, ржавчины и желтеющий бумаги, смешанный с долетавшими с улицы выхлопами. В теплые дни эти запахи – прохладные, древние – просачивались наружу, сплетались с выхлопными газами и растекались по улице. Даже магазины на Канал-стрит казались роскошными по сравнению с этими развалами.
Мы решили устроить фотосессию в передней части нашего этажа. Крис обстоятельно настраивал свет. Так же, не торопясь, он делал отличные фотографии. Он был не из тех, кто снимает быстро и тратит метры пленки просто потому, что хотя бы один кадр должен выйти хорошо. Но экономил он пленку не из-за нашего материального положения. Просто он хотел получить то, что планировал, – и обычно ему это удавалось. Он искусный фотограф. Я знала, что выгляжу хорошо, что у меня красивое лицо, но я всегда немного стеснялась своего тела. Крис помог мне выглядеть лучше. Он был склонен к вуайеризму, и, когда он неотрывно следил за мной при максимальном освещении, я позировала как можно более эротично, чтобы возбудить его. Но в этом ему не требовалась помощь, он и без того был возбужден. После съемок мы с Крисом всегда оказывались в постели.
Мы прожили в Блонди-лофте чуть больше года, после чего Бентон нас выставил. Не знаю, почему он так поступил. Наверное, мы из-за чего-то разругались, но на самом деле в те времена мы как будто и не жили на одном месте дольше года. Время он выбрал самое неподходящее. Это был август 1976-го, и мы только начали работу над дебютным альбомом Blondie. Спустя годы наш чокнутый бывший хозяин заявит, что он заключил сделку с дьяволом, благодаря которой Blondie ждал успех. Мы были упорными. Трудились не покладая рук. Мы не сдавались и не пропадали, как бы того ни хотелось некоторым. Мы стояли на своем, даже когда со всеми нашими коллегами по сцене, кроме нас, подписывали контракты. Мы закалились, и у нас появились поклонники. И вот, наконец, мы заключили контракт на запись. Но с ним все оказалось непросто.
Марти Тау, который работал с Dolls, сказал Крейгу Леону
[47], что, по его мнению, у нас есть потенциал. Крейг работал с Сеймуром Стейном, одним из основателей Sire Records, где записывались Ramones. Марти и Крейг сотрудничали с Ричардом Готтерером, вторым основателем Sire Records, – в продюсерской компании под названием Instant Records. С ними Blondie и заключили контракт. Как видите, нью-йоркская музыкальная сцена была очень тесной, а музыкальный бизнес тем более.
В качестве пробного шара они решили сначала выпустить сингл. Мы записали Sex Offender – эту песню сочинили мы с Гэри. Он сыграл мелодию, и стоило мне ее услышать, как я сразу же придумала слова. Текст был частично о том, как смехотворно звучало обвинение Гэри в изнасиловании, частично о том, как нелепо криминализировать проституток. По сюжету коп и проститутка влюблялись друг в друга. В общем, вся песня была написана за пятнадцать минут, а такое случается нечасто. Крейг Леон спродюсировал сингл, его взяли в оборот и запустили на Private Stock Records, маленьком лейбле под началом Ларри Уттала – еще одного музыкального ветерана, который был вхож в этот круг. Они согласились выпустить Sex Offender, но название потребовали изменить. Это, конечно, нас разозлило, но потом мне пришла в голову идея: X Offender. Новый вариант не вызвал претензий.
