Я не могу сказать точно, когда начались проблемы, и подозреваю, что Крису успешно удавалось о них не думать, но в итоге он не мог есть. Глотать для него стало настоящим мучением, поэтому он так похудел. Мы перебирали варианты: стрептококк, то, се – а ему становилось только хуже. Гленн предположил, что у Криса СПИД. Тот тоже думал, что у него СПИД или рак, что он умирает. Ни один врач не мог поставить диагноз. Во время того тура мы принимали наркотики: не было другого способа справиться со стрессом и накопить сил для выступления. Наш поставщик, «Берни», доставал для нас героин. Конечно, в дороге случались ситуации, когда мы не могли с ним связаться, и тогда приходилось тяжко. А Крису становилось все хуже и хуже…
Мы выступали в Штатах вместе с Duran Duran, после чего предполагался тур по Британии и Европе. Помню разговоры о том, чтобы отправиться в Японию. Наш японский организатор и американский агент спросили меня: «Вы хотите поехать?» – и я ответила: «Да, конечно хочу». Но я не знала, что сказать о состоянии Криса: он не хотел, чтобы о его болезни узнали. Японский организатор в итоге подал на нас в суд: он воспринял мой ответ как юридическое согласие и продал уйму билетов. Однако тогда это была самая незначительная из проблем. Крис угасал. Иногда он просто валился без сил. Нам удалось кое-как продержаться в последнюю ночь тура с Duran Duran, на стадионе Джона Кеннеди в Филадельфии. Это был август 1982-го. Ни о какой Европе речи идти не могло.
Вот и все. Все кончилось. Не только тур, но и Blondie. Группа официально распалась через несколько месяцев. Майк Чепмен, наш продюсер, сказал, что во время записи The Hunter заметил, как все изменилось. По его словам, он чувствовал, как что-то подходит к концу, – и был прав.
Мы поехали обратно в Нью-Йорк, в наш новый дом в Верхнем Ист-Сайде. Огромное пятиэтажное здание на Восточной Семьдесят второй улице. Символ нашего успеха. Когда наконец на нас посыпались деньги, наш бухгалтер предложил купить это жилье. Именно он и организовал сделку. Дом был такой большой, что в нем даже имелся лифт. На нижнем этаже располагалась собственная студия Криса, а на двух верхних была отдельная квартира, в которую мы никогда не заходили. Мы даже разрешили нескольким нашим знакомым там пожить: Патрику, поэту, который иногда баловался героином, и Мелани, которая координировала службу секса по телефону и девочек по вызову. Какие-то бандиты с доберманами выгнали их из их маленькой квартирки на Первой авеню, в центре. В начале восьмидесятых такое случалось сплошь и рядом. Собственники пытались выставить людей, чтобы потом повысить арендную плату. Перемены подступали отовсюду.
В то время Крис и я только и делали, что ходили от одного врача к другому. Все они проверяли Криса на СПИД, рак и прочее и говорили: «Мы не знаем, что с вами». Его положили в больницу, но Крис решил, что с него хватит, сам выписался и вернулся домой в четыре утра со словами: «Мне пришлось уйти, это невыносимо».
Я пыталась готовить что-нибудь, что он мог бы съесть. Брала целого цыпленка и изо всех сил мельчила его, чтобы получилось пюре, но даже это Крис не мог проглотить. Опытным путем мы убедились: единственным, что он мог глотать, было мороженое из тофу. Прохладное и мягкое, оно просто проскальзывало по его воспаленному горлу. Он жил на одном мороженом, но оно было совершенно не питательное, и Крис продолжал таять у меня на глазах. Мы были в отчаянии, чувствовали себя невыносимо одиноко, скрывая от мира его странную болезнь, и боялись худшего. Мы были ужасно напуганы.
«Любовь? Что это? Самое натуральное обезболивающее из всех существующих»
«Последние слова: дневники Уильяма Берроуза»
Однажды утром я проснулась и увидела, что Крис выглядит чудовищно: у него распухли ноги. «Хватит с меня, – сказал он. – Хватит!» Он позвонил нашему знакомому молодому врачу и попросил его приехать к нам домой, и тот великодушно согласился. Один взгляд на Криса – и врач сказал: «Все очень плохо, его нельзя оставлять дома в таком состоянии». Он повез нас в кабинет неотложной помощи в больницу Ленокс-Хилл, буквально в двух шагах от нашего дома. За дело взялся один из врачей клиники. Через пару недель доктор Хэмбрик смог точно поставить диагноз. Две недели Крис пролежал в изолированном боксе, попасть туда можно было только в маске и спецодежде. Медсестры думали, что у него СПИД, и многие из них вообще отказывались к нему заходить.
Оказалось, что у Криса пемфигус, или вульгарная пузырчатка, – редкое и сложное расстройство иммунной системы. До недавнего времени эта болезнь неумолимо убивала до девяноста процентов жертв. Характерный симптом – волдыри на коже и слизистых оболочках – сперва проявляется в горле. Потом, если не оказать помощь, поражение распространяется все дальше и дальше.
Сначала западная медицина полагала, что пузырчатку провоцируют стрессы и выгорание, но позднее выяснилось, что присутствует вирусный компонент. Когда стала ясна природа болезни, Криса посадили на стероиды. Ему прописали мазь от ожогов второй степени, потому что кожа у него была воспаленная, с открытыми язвами, как будто обгорела на самом деле. Я размазывала мазь по простыням. Благодаря ей Крису становилось легче, иначе он не мог лежать.
В больнице Ленокс-Хилл Крис провел три месяца. Большую часть времени я была с ним, иногда ночевала на раскладушке у него в палате. В прессе пытались представить меня в качестве второго воплощения матери Терезы, но это просто бред. Мы с Крисом были командой. Партнерами. Естественно, я ухаживала за ним, и он сделал бы то же самое для меня. Люди обсуждали, как тяжело мне приходилось, и мне действительно было нелегко, но на кону стояла жизнь Криса. Первый месяц он находился под действием тяжелых стероидов, во власти странных галлюцинаций, в некоторых из них присутствовала я. Иногда ему казалось, что я бегаю по рынку в Марракеше, а иногда он просыпался, будучи уверенным, что он в Гонконге. Я продолжала снабжать его героином. Крис был на нем все время, пока лежал в больнице. Думаю, доктора и медсестры знали, что он постоянно под кайфом, но закрывали на это глаза, потому что так частично снималась физическая боль и страшные мысли приходили реже.
Отчаянные времена – отчаянные меры, это известный штамп. В ночи я выходила на улицу и сама доставала дозу. Не все уходило на Криса. Я тоже сидела на героине, чтобы как можно сильнее притупить эмоции и ощущения. Мне казалось, что иначе я вряд ли смогу все это выдержать.
Через некоторое время стероиды все-таки возымели эффект. Криса отпустили домой, ему нужно было только периодически приходить на обследования в больницу. Он восстанавливался, и это было замечательно, но он все еще был очень слаб, а его тело пыталось справиться с побочными эффектами лекарств. Из-за стероидов он прибавил в весе, что вначале только радовало. Еще из-за них случались чудовищные перепады настроения. Болезнь забрала у него львиную долю сил. У Криса сильный и изобретательный ум, но он не самый физически крепкий человек. Болезнь высосала из него все соки. Он даже не мог просто пройти вдоль дома. Он был на пределе, и ему потребовалось два или три года, чтобы полностью восстановиться.
