Обсуждая новые предложения, Черчиллю приходилось учитывать финансовую составляющую. Он и так уже выбился из первоначального оговоренного объема в двести пятьдесят тысяч слов, планируя, что объем первых двух томов составит четыреста тысяч. А теперь еще и третий том. Понимая, что он оказался в непростой ситуации, а издатели не горят желанием раскошеливаться, Черчилль пошел на компромиссное решение. Он отказался от дополнительного гонорара за увеличение объема первых двух томов. К существующим договоренностям добавлялась только доплата за третий том. Харрап согласился заплатить — три тысячи фунтов. У Скрайбнера Черчилль запросил пять тысяч долларов или 1250 фунтов
[1044].
В отличие от Харрапа, ситуация для Скрайбнера, помимо более скромных продаж произведений Черчилля на американском книжном рынке, осложнялась тем, что он выпустил первый том, разбив его на два. Аналогично он планировал поступить и со вторым томом. И поэтому, когда автор заговорил о расширении проекта, то если для Харрапа речь шла о третьем томе, то для Скрайбнера — либо о пятом и шестом, либо просто о пятом томе, который по объему будет отличаться от четырех предыдущих. В то же время категоричная позиция с отказом от третьего тома (ведущая к сворачиванию всего проекта) могла привести к еще более тяжелым последствиям, чем принятие новых условий. Дополнительно взвесив все «за» и «против», Скрайбнер согласился. Окончательное решение об изменении формата издания было принято в феврале 1934 года
[1045], но Черчилль начал готовить трехтомник еще до того, как были достигнуты все договоренности.
Период работы над «Мальборо» хотя и стал одним из самых тяжелых для Черчилля в политическом плане, явился одним из самых плодотворных и счастливых — в творческом. Погружаясь в отдаленные события прошлого, Черчилль начинал лучше понимать образ своего предка. Он все больше приходил к выводу, что Мальборо был далеко не так прост и однозначен, каким ему хотелось бы его видеть или каким его представляли биографы и историки. Вряд ли это стало для него большим открытием. Он три десятилетия провел на Олимпе власти и знал, что в этих джунглях нет места простоте. И тем не менее то, что он увидел, не оставило его равнодушным. Мальборо был не только храбрым полководцем, ведущим своих солдат через раны и лишения к победе и разделявшим с ними невзгоды, опасности и тревоги военных кампаний. Он был «ушлым типом», как заметил его биограф, опытным царедворцем, который знал, когда надо выпрямиться, а когда согнуться и прогнуться. «Он был готов унизиться ради победы, — отмечал Черчилль. — Его долгое обучение при дворе научило его кланяться и протискиваться, довольствоваться вторым или третьим результатом, если это было лучшее, что он мог получить. У него было гораздо меньше гордости, чем у обычного человека. И это во многом помогло его масштабным планам»
[1046]. На это же указывал Киплинг (1865 1936), замечая, что полководец обладал «огромной терпимостью, которая под формами присущей ему вежливости скрывала такой же глубокий цинизм, как у Свифта»
[1047].
В истории было много личностей, в том числе и выдающихся, которые сделали себе имя и продвинулись к своим целям через «поклоны» и «унижения». Черчилль был не в их числе, но и он хорошо знал цену подобным, не самым привлекательным, но в некоторых случаях необходимым поведенческим моделям
[1048]. Только и здесь есть свои нюансы. Все имеет свою цену, и слишком долго используя одно средство, со временем попадаешь от него в зависимость, превращаясь из его господина в его раба. Так и Мальборо, с его стремлением к поиску компромиссов, срединной линии и удовлетворению всех заинтересованных сторон, в конце жизни стал мягкотел. «Он столько приобрел, проявляя частое терпение, что в итоге лишился бунтарства, — констатировал Черчилль. — Ему приходилось столь часто управлять несовместимыми и антагонистичными силами, приводя их через бесконечные трудности и опасности к безопасному и успешному решению, что работать слаженно стало для него важнее, чем работать правильно»
[1049].
Пытаясь разобраться в мотивах своего предка, изучая его военные кампании и перипетии общения с современниками, Черчилль словно вступал с ним в особую ментальную связь, поддерживаемую силой воображения, прилежания и анализа первоисточников. Аналогичные эмоции он испытывал тридцать лет назад, когда трудился над биографией отца. Но с того времени многое изменилось. Произошло много одновременно страшных и великих событий. Изменился и сам автор, открыв для себя новые области знаний и переживаний, которые ранее были ему неведомы. Например, если в начале века, воскрешая перед читателями образ лорда Рандольфа, он акцентировался на мятежных чертах амбициозного государственного деятеля, борца и защитника курса демократического торизма, то в работе над биографией «герцога Джона» ему были интересны не только его политические, дипломатические и военные успехи. Ему была интересна его личность, раскрывавшаяся как в общении с соратниками и противниками, так и с близкими людьми.
К моменту выхода первого тома Черчилль сам уже четверть века состоял в браке и приходился отцом пятерым детям, четверо из которых здравствовали, и их надо было поднимать на ноги. Поэтому приятным откровением для него стало, когда во время работы над вторым томом он увидел другую, скрытую от общественности сторону своего великославного предка. «Помимо стремления реализовать свой талант полководца, он был счастлив в семейной жизни, заботился об обеспечении финансовой стабильности и строительстве дома, — делился Черчилль со своими друзьями. — Во втором томе нет ничего более удивительного, чем его постоянно повторяющееся желание оставить командование и выйти в отставку. Размышления об этом содержатся в его письмах к Саре. Он и подумать не мог, что они будут обнародованы, большинство из них не видели дневного света больше двух веков»
[1050].
Человеку не дано путешествовать во времени. По крайней мере, пока он не научится разгонять себя до скорости, близкой к скорости света. Но так ли нужна машина времени, когда каждый из нас может отправиться в прошлое, изучая документы ушедших эпох. Прошлое — удивительная субстанция. Стоя на берегу современности и устремляя свой взор к былым временам, каждый увидит что-то свое, но скорее всего это будет отражение нынешних событий. Не потому ли человечество так манит былое, что в нем оно видит преломление окружающих характеров и поступков, а также находит ответы на вопросы, волнующие в настоящий момент.
