Первая версия материала будет готова в начале декабря и направлена Пэкенхэм-Уэлшу на рассмотрение. Черчилль попросит своего помощника связаться с подполковником Альфредом Хиггинсом Бёрном (1896–1956), военным историком, редактором The Gunner Magazine, автором нескольких книг и подробной статьи о Маль-плаке, привлекшей внимание британского политика
[1190].
Параллельно с написанием новой главы шла читка уже готовых к тому времени материалов. В октябре 1937 года Морис Эшли покинул Manchester Guardian, переехал в Лондон и устроился в The Times. Черчилль попросил его найти время (разумеется, на платной основе) внимательным глазом прочитать отработанное. Он не рассчитывал, что Эшли так уж хорошо знает описываемый период — ему просто нужен был человек, хорошо знакомый с проектом, который смог бы заметить ошибки и высказать свое мнение относительно возможных сокращений и дополнений
[1191].
Ноябрь и декабрь прошли в активной читке, которой занимались Марш, Эшли и Дикин. Написание оставшегося материала Черчилль перенес на начало следующего, 1938 года. Сложное финансовое положение не помешало автору весь январь провести на юге Франции, где он далеко не в спартанских условиях работал над завершением произведения.
Читая переписку британского политика того времени, нельзя сказать, что работа шла легко. Редактируя в очередной раз рукопись, Черчилль сократил почти сто страниц. «Это было очень скучное и утомительное занятие», — делился он с супругой. Но искусство, как говорится, требует жертв, и сделанные сокращения улучшили текст. Правда, одними ножницами тут было не обойтись, и Черчилль прекрасно понимал это. Чем больше он читал то, что получилось, тем больше убеждался в неготовности текста к публикации. «Это массивное сочинение с хорошей структурой, но я боюсь, лишенное оригинальности и уникальности»
[1192]. «Последний том не будет уступать своим предшественникам, — успокаивала его Клементина. — Я уверена в этом. В конце концов, вся собранная вместе энергия, исследования и переработки должны дать результат»
[1193].
Сроки снова сдвигались. Теперь Черчилль планировал закончить том к концу февраля
[1194]. В середине месяца рукопись в очередной раз была направлена на читку Эдварду Маршу
[1195], а также Кейту Фей-лингу
[1196] и профессору Джорджу Тревельяну
[1197]. По мнению Тревельяна, новый том оказался очень современной книгой, особенно в изображении членов Консервативной партии
[1198]. Оценка Марша также была высокой, он констатировал, что Черчиллю удалось создать «определенно одну из величайших биографий»
[1199].
В свое время лорд Рандольф, отец Черчилля, заметил, что ничто так не расслабляет, как чтение истории. «Я убедился в правильности этой мысли в последние годы моей жизни», — признается британский политик в начале марта 1938 года Энтони Идену
[1200], которому также направил рукопись новой книги. Это было в его правилах — знакомить со своими будущими произведениями высшие эшелоны власти. Своего рода жест, но на этот раз своеобразный. Энтони Иден занимал пост министра иностранных дел. Руководитель внешнеполитического ведомства — один из ключевых постов в правительстве. А правительство, о котором шла речь, было тем самым коллегиальным органом управления страной, к которому Черчилль в этот момент относился критически. Причем расхождения в основном касались оценки международной обстановки, — а это была епархия Идена. Еще один нюанс: до того как Иден получил назначение в Форин-офис (в конце декабря 1935 года), Черчилль прочил на это место своего друга Остина Чемберлена. Обсуждая с супругой нового руководителя МИДа, он сказал: «Теперь я полагаю, ты видишь, насколько легковесным является Иден»
[1201].
Если собрать все эти факты вместе, то невольно задаешься вопросом, зачем было направлять рукопись (даже не книгу!) именно Энтони Идену? Для ответа следует обратить внимание на два момента. Во-первых, Иден был не единственным членом правительства, кто отвечал за внешнеполитический курс Великобритании. Первую скрипку в этой мелодии играл премьер-министр — Невилл Чемберлен. Кроме того, взгляды главы правительства и главы Форин-офиса не совпадали по ряду ключевых вопросов, например, поддержки дружественных отношений с фашистской Италией. Последнее обстоятельство дало Черчиллю основания «симпатизировать» министру иностранных дел. «Он казался мне самым решительным и смелым человеком в правительстве, и хотя он вынужден был приноравливаться ко многим вещам, которые я критиковал, я был убежден, что мыслит он правильно и понимает суть дела», — прокомментирует Черчилль свое отношение к Идену
[1202].
Иден неоднократно приглашал Черчилля на приемы в Форин-офис, во время которых они имели много бесед. Были у них и приватные обсуждения, особенно в конце лета 1937 года на французской Ривьере, когда они могли в спокойной обстановке обсудить вопрос активной милитаризации Германии. В ходе этих бесед все отчетливее становилось понятно, что оба политика придерживаются схожих взглядов на внушающую опасения международную обстановку.
И здесь самое время упомянуть о втором моменте. Чем больше глава внешнеполитического ведомства сближался с Черчиллем, тем сильнее он отдалялся от своего непосредственного руководителя — Невилла Чемберлена. В свете участившихся разногласий отставка Идена была лишь вопросом времени. И это время пришло в конце февраля 1938 года. В тот день, 20-го числа, Черчилль находился в своем поместье. Ему позвонили по телефону и сообщили, что Иден сложил с себя полномочия. Новым министром иностранных дел стал Галифакс (больше известный читателю по предыдущим главам, как лорд Ирвин), о котором Черчилль однажды сказал, что «добродетели этого человека принесли миру больше вреда, чем пороки сотен других людей»
[1203].
