Одновременно с потерей доверия Черчилль растерял даже тех немногочисленных последователей, которые продолжали хранить ему верность и поддерживать в выступлениях против правительства. «Если он и дальше будет нас вести, тогда наше дело будет безнадежно скомпрометировано», — перешептывались одни
[2159]. Другие были более решительны. Журналист Генри Викхэм Стид (1871–1957) сразу после злополучного пресс-релиза Черчилля от 5 декабря заявил ему, что «все те, кто работал с вами в борьбе за свободу и мир, отмежевываются от вашей позиции»
[2160]. «Дорогая, не беспокойся, я не собираюсь входить в состав бригады Уинстона, — успокаивал свою супругу некогда соратник нашего героя Гарольд Николсон. — Мои лидеры — Энтони и Малкольм»
*
[2161].
Для лидерских стремлений Черчилля подобные фразы звучали как приговор. Неужели его верная и мудрая супруга в очередной раз оказалась права, когда отговаривала его от боя на стороне короля? «Моя политическая карьера окончена», — скажет Черчилль Бивер-бруку после отречения. «Нонсенс», — ответит газетный магнат, хотя позже признает, что «Черчилль совершенно случайно сохранил свое место в парламенте к моменту начала войны»
[2162]. «Мое политическое положение сильно пошатнулось от занимаемой позиции», — сообщит Черчилль Бернарду Баруху. Себя же он успокаивал размышлениями над тем, что «всегда предпочитал в политике руководствоваться сердцем, а не подстраиваться под общественное мнение»
[2163].
Послание Баруху было составлено 1 января 1937 года. Декабрь сменил январь, 1936 год сменил 1937-й. С друзьями Черчилль делился, что «ужасно боится опасностей» нового года
[2164]. 1937-й — станет самым спокойным годом в Европе из второй половины 1930-х годов и самым тяжелым в жизни Черчилля. Его карьера достигла надира, его выступления перестали слушать, его влияние на внутреннюю и внешнюю политику упало до пугающего минимума. Какое-то время он настолько отчаялся, что даже хотел махнуть рукой на свои выступления. «Сегодня неофициальные лица почти не имеют влияния, — жаловался он в начале января. — Несчастный одиночка просто выбьется из сил, даже не успев создать ряби в потоке общественного мнения»
[2165].
Периоды депрессии тем и опасны, что за отчаянием всегда следует бездействие. Нужно иметь жизнеутверждающий характер и железную волю, что заставить себя вернуться на сцену. Подобный несокрушимый настрой замечательно подмечен Киплингом в упоминаемом выше стихотворении «Если»:
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только Воля говорит: «Иди!»
Черчиллю еще не время было отчаиваться. Используя его собственные слова из «Мирового кризиса» — «свиток Судьбы был пока развернут лишь наполовину»
[2166]. Да и сам он нашел в себе силы стряхнуть пепел поражения и возобновить борьбу. Он даже смог пересмотреть свои взгляды и в приватных беседах признался Клементине, что она была права насчет отречения
[2167]. Но сделать такое признание публично он уже не мог, в отличие от Болдуина. Премьер-министру, кстати, жаловаться было не на что. Одержав победу в декабре 1936 года, в которой одновременно пали и король, и его главный оппонент, он еще более увеличил свое влияние. «Просто удивительно, насколько укрепляется позиция Болдуина всякий раз, когда он лишает нашу страну кого-то и чего-то важного», — заметил повергнутый политик в беседе с герцогом Вестминстерским
[2168]. После Второй мировой войны, анализируя в очередной раз события недавнего прошлого, Черчилль признает, что «умелое управление кризисом отречения всего за две недели подняло Болдуина с глубин к вершине»
[2169].
Казалось бы, самое время воспользоваться плодами победы для предложения и реализации новых инициатив. Но честолюбие Болдуина имело другую природу, и вместо развития успеха он решил воспользоваться ситуацией и выйти из игры на пике своего могущества. «Осыпанный почестями и окруженный всеобщим уважением, он сложил с себя тяжкое бремя своих обязанностей и с достоинством молча удалился в свое имение в Вустершире, — прокомментирует его отставку Черчилль. — Он сложил с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной благодарности и уважения»
[2170].
Новым хозяином знаменитого комплекса зданий на Даунинг-стрит стал младший сын Джозефа Чемберлен — Невилл. Черчилль много раз скрещивал шпаги с его отцом и почти сорок лет поддерживал хорошие отношения с его братом Остином, безвременную кончину которого в марте 1937 года сравнивал с уходом своего близкого друга 1-го графа Биркенхеда — «ничто не сможет смягчить одиночество и заполнить пустоту»; для него смерть О. Чемберлена стала событием, после которого «порвалась едва ли не единственная связь со старыми великими временами»
[2171].
Остин и Уинстон не были близки, не считая последних лет, когда они объединили усилия в борьбе против политики разоружения и потакания Гитлеру, но они были удивительно похожи. Оба были сыновьями известных, противоречивых, но популярных политиков. Оба рано начали политическую карьеру, став депутатами парламента до тридцати, а членами правительства до сорока. Оба испытали спад в начале 1920-х и оба набрали былую высоту в 1924 году, чтобы войти в «пустынные» годы через несколько лет. Если бы Черчилль повторил судьбу Остина и также скончался в конце 1930-х, то вряд ли его популярность в истории превышала бы рейтинг Чемберлена-младшего, имя которого малоизвестно широкой публике. Но Черчилль продолжил путь, и теперь ему предстояло налаживать отношения с очередным представителем знаменитого рода.
