Она осторожно взяла томик, ей показалось даже, что он подпален огнем пожарищ – запах этот был неуловимый, словно от далекого костра.
На самом деле в прошлом году Иван, спешно покидая с экипажем горящий танк, вернулся, чтобы вытащить из огня полуобгоревшую сумку. И не столько из-за нее рисковал, сколько из-за этого есенинского томика.
– «Анна Снегина»… – тихо произнесла Ольга.
Она перелистнула несколько страниц, увидев только одно знакомое стихотворение, и поняла, что никакие силы не заставят ее вернуть ему эту книгу.
– Ваня, как подарок взять книгу не могу. А вот на время – пожалуй… Потом верну.
– Хорошо, только, Олечка, не торопитесь возвращать. Пусть она у вас хранится… До окончания войны, – рационально предложил Иван.
– А не жаль надолго с ней расставаться? Ведь я вижу, как она вам дорога.
– Жаль будет, если она сгорит в танке, – усмехнувшись, заметил Иван и добавил: – Вместе со мной…
– Печальный у нас какой-то разговор, Ваня.
Как все чистые душой люди, Ольга не могла скрыть истинные чувства. Лейтенант, конечно, не рисовался, бравады не было: кто же не знает, что пехота и танкисты среди наземных войск – первые в списках потерь.
– Кстати, эта книжка уже раз горела… Еле успел вытащить из танка. Не будем опять испытывать ее судьбу.
Ольга неожиданно для себя вдруг прижала книгу к груди, всего на несколько мгновений, сразу почувствовав ее тепло.
– Хорошо, я сохраню ее, – Ольга глянула с веселым прищуром. – Но с одним условием: вы обязательно ее заберете. После победы.
– Обещаю! Теперь у меня есть дополнительный стимул дожить до победы.
Сейчас лейтенант Родин был готов обещать все что угодно. У него просто кружилась голова – самая красивая девушка бригады взяла у него любимый есенинский томик, так естественно и легко, и не просто взяла, а будет хранить книжку до самой победы. Она будет ждать его! И маленький томик будет всегда напоминать ей, что есть такой лихой неперспективный командир танкового взвода Иван Родин. А подпаленная войной книжка будет хоть и призрачным, но все же залогом их будущей встречи. Маленькую частичку его далекого мирного бытия Ольга сбережет, а там – будь что будет…
Он не стал провожать ее. Ольга, простившись, тоже не обернулась, а сразу пошла в избу, где располагался узел связи, туда, где у девушек был уголок для отдыха.
Книжку спрятать было негде, и подружка, оторвавшись взглядом от радиотелеграфа, тут же приметила ее.
– О-о, я вижу, подарки становятся все более интересными!
Оля постаралась ответить скучным голосом, но это не очень получилось:
– Отстань, Танюха, я просто взяла почитать.
Но та успела заметить автора, прежде чем Ольга спрятала книжку в вещмешок.
– Есенин… А мне дашь почитать?
– Нет.
Таня не обиделась, просто улыбнулась, сразу став юной, как школьница. Вот такая у нее была замечательная улыбка.
Подружки давно понимали друг друга без слов и в серости и ужасе военных будней поклялись, что не будут заводить никаких романов с мужчинами, не принимать подарков, непоколебимо отвергать их малейшие попытки ухаживания. И как бы трудно ни было, продаваться за материальные и прочие блага они не будут! И с собачьей кличкой ППЖ ходить не будут!
Надо было как-то закрепить эту суровую клятву. Оля зловещим голосом тогда предложила: «Давай на крови!» Таня согласилась, но когда дело дошло до осуществления замысла, девчонки не то чтобы испугались, но с неловкостью поняли, что нечего на войне вот так глупо и нелепо проливать кровь.
«Тогда давай, – с серьезным видом закоренелой активистки внесла новое предложение Оля, – скажем друг другу „честное комсомольское!“. А Таня сказала, что она не комсомолка, ее, как двоечницу, в комсомол не приняли. „В пионеры тоже не приняли?“ – строго спросила Ольга. „В пионеры приняли!“ „Тогда говори „честное пионерское!“».
Ритуал был соблюден: Танька даже вскинула руку в пионерском салюте, девчонки рассмеялись звонко и неожиданно, как давно уже не смеялись…
Ночью Ольга внезапно проснулась от пронзительной, как свист пули, мысли. Она была такая пугающая, что Оле стало нехорошо: сердце бешено забилось, стало не хватать воздуха. Она села, опустив ноги с топчана.
«Ведь эта книга была его оберегом! А он отдал ее, бездумно, красивый жест сделал. Он же из огня ее вытащил! Вернуть, надо немедленно вернуть… Нельзя вот так легко расставаться с дорогими вещами…»
Ольга потянулась к вещмешку, развязала его и вынула книгу. Ощутимо теплая, она будто хранила в себе тепло, и это было тепло Ваниных ладоней… Тихую радость и умиротворение почувствовала Оля, и ушла тревога. Хоть и далеко еще было до конца войны, Ольга подумала, что ничего с Ваней не случится, и они обязательно доживут до победы. И тогда она торжественно возвратит ему заветную книгу.
Оля улыбнулась своим мечтам, представив эту картину. Только неужели они больше не встретятся?
Иван на мешке с сеном в избушке тоже не мог долго уснуть. Он думал о том, что вместе с книгой, наполненной светлой, божественной лирикой, он передал Оле частицу самого себя, со своими думами, мыслями и тайными мечтаниями. А что будет дальше? В сумраке ночи, лежа с закрытыми глазами, он видел ее лучистые глаза и знал, что ее ироничный взгляд и наклон головы, легкая, неземная походка, завораживающий голос и весь образ будут всегда с ним в воображении и мыслях о будущем.
Как это случилось, он сам не понимал. Пьянящий дурман полевых цветов, бесшабашный и отчаянный риск романтика, мистическое притяжение книги трагичного гения, звезды на небесах и звезды на погонах…
С той пьянящей сердце встречи с Ольгой прошло, наверное, недели три. Все эти дни Иван мыслями был с ней. И сейчас с экипажем под тихий перебор гитарных струн, когда наконец иссяк Сидорский, но еще оставался спирт во фляге, Родин предложил тост:
– Давайте, ребята, выпьем за женщин! За наших фронтовых подруг! За то, чтобы мы, мужики, никогда больше не допустили такого уродства в жизни, как женщина на войне.
Руслик отложил гитару, взял кружку.
– За что я уважаю тебя, командир, – ты прямо читаешь мои мысли!
А Сидорский добавил:
– Я бы сказал, наши мысли. Женщинам гораздо труднее на войне…
Деревянко вздохнул, подставил свою кружку под флягу, из которой разливал спирт Кирилл:
– О том, как трудно женщинам, знают только женщины…
Они выпили, на этот раз с хорошим стуком приложившись алюминиевыми кружками.
И тут Саня почувствовал, как его повело, будто танк тихо сдвинулся и заскользил, раскачиваясь, как «ванька-встанька». Руслик что-то сказал, Саня не сразу понял смысл его слов, потому что Баграев внезапно раздвоился, и это его рассмешило.
