– Паук Семен! – воскликнула она, чудом узнав в человеке того, кто обычно перебирал длинными ножками по перилам их с Полиной крылечка. – Так ты… ты человек? Ах, околдованный, превращенный за свои проступки в паука!
Колдун с тускло-серым лицом и все той же тихой улыбкой продолжал неподвижно стоять, словно забыв, как пользоваться ногами и руками.
– Что же ты натворил, Семен? Может ли твой проступок искупиться тем, что сегодня ты помогал мне?
– Мы можем спросить у того, кто знает о его проступке больше других, – выступил вперед Ирвинг.
– Кто же это?
Дима Велес, до этого беззвучно наблюдавший, шевельнулся.
Маргарите, а точнее, кому-то иному в ее теле, кому-то бесконечно старому, почти бессмертному, понадобился лишь один внимательный взгляд, чтобы все вспомнить. Ну конечно! Это же старый дурак Симеон, что так одержим был ее собственным серпом! Она мысленно рассмеялась, уже простив его за эту слабость. Простить было легко, потому что была та, что не простила. Не простила, невзирая на их близость. Велес, которая вела своей род от того, кто ставил справедливость во главу всего, осталась верна родовому принципу. Она привела Симеона старейшинам, а те избрали для него самое привычное наказание – превратили в паука и отправили жить в Заречье. Хочешь, – попади под ботинок первого же воспитанника и начни новый круг жизни. А хочешь – осторожничай, думай, размышляй, сожалей, кайся и жди, когда придет тот, кто освободит тебя и вернет в прежнее тело.
– Чего хочешь ты сам, Симеон? – выговорила Маргарита, заговорщически улыбнувшись. – Скажи-ка! Да только честно, не то познакомишься поближе с серпом, который ты однажды жаждал заполучить. Из-за тебя моей бабушке пришлось бежать прочь из Росеника и прятаться у потусторонних.
– Мои самые счастливые годы прошли здесь, в Заречье, когда я был наставником, – проклокотал Симеон, голос его после превращения не окреп. – Если бы можно было остаться… Прожить жизнь человеком…
– Ну коли поклянешься не выманивать даров у воспитанников и воспитанниц…
– Клянусь! – Он боязливо взглянул на Маргариту, а потом и на Диму Велеса.
– Раз Илья Иванович почил, Заречье осталось без лесничего. Кто-то же должен присматривать за полянами, курятником да порядком в деревне. Ну, значит, уговор. – Мара подмигнула колдуну и наконец повернулась к Змею, покорно ждавшему ее внимания. – А ты теперь лети туда, где для молодых колдунов началось самое сложное. Не береги их слишком, но и не пугай. Пленники твои будут спать под горой: вернешься и решишь, что с ними делать. С женой будь нежен и честен – это может спасти ваш союз. И прощай, братец! До следующей встречи! Мне же пора возвращаться к жизни и забыть все, что здесь было.
Змей завертелся вокруг нее, подставляя морды под ее тонкие руки, взмахнул крыльями и взлетел. Его дымчатое тело растворилось в тумане. Мара улыбнулась и вдруг осела на землю юной девушкой с черными растрепанными косами.
Александр Владимирович первым бросился к ней и поднял на руки.
– Целителя!
* * *
Повсюду лежали люди. Разных возрастов, с разными лицами и цветом волос. Одежда одних была расшита нитками и бисером. Другие же словно купили наряды в магазине потусторонних. Лица некоторых казались Анисье знакомыми. Иные чем-то удивляли, даже внушали страх. Она медленно бродила вокруг, слушая их мерное дыхание. Она снова вдруг стала собой. Ноги ужасно замерзли, ранки от острых травинок саднило, кожу на щеках стянуло от холодного ветра. В себя приходили все: воспитанники, дружинники, Ирвинг. Злата Полудница рассылала домовых: в Росеник, в Зорник, в Небыль – рассказать, что случилось, попросить помощи, узнать обстановку там. Василий Ильич подбежал к дочери, схватил ее в охапку и долго-долго прижимал к себе, пока она не вырвалась и не ринулась сквозь толпу к брату.
– Где Сева? – с ходу выкрикнул Митя. Он ковылял, выглядел истощенным, измученным, но не давался целителям, все отмахивался от них: Севин медальон затягивал самые досаждающие раны, а с остальными можно было и подождать.
– И… Полина? Где Полина? – прошептала Анисья.
И они понеслись – каждый в разные стороны. Слышавшие их разговор разбежались тоже: искать пропавших, заглядывать в каждую канаву, за каждый пенек.
Когда Анисья добежала до лазарета, она уже ни на что особо не наделась. Ее трясло от перевозбуждения, усталости и тревоги. Анисья помнила предчувствие нового Полининого приступа. Именно в этот раз она научилась различать его в сонме эмоций. Но Сева… куда он повел ее? Зачем? Что он мог сделать?
Она оббежала пустой лазарет, куда еще никого не успели доставить, вылетела наружу и наудачу прошмыгнула к уродливому сарайчику. Ввалилась в проем, споткнувшись о выбитую дверь, и тут же вжалась в стенку, чувствуя, как слабеют колени, а к горлу подкатывает ком.
Они лежали перед ней на полу. В той позе, в которой могла бы быть случайно застигнута влюбленная парочка… Друг на друге, с переплетенными и раскинутыми руками, с полусогнутыми ногами, будто застывшими в шуточной борьбе.
Но они не двигались. Кровь на их соприкасавшихся животах выглядела жутко. Ее было много. Слишком много, чтобы ждать чуда. Возле их сцепленных пальцев покоился обрядовый нож. Возле другой – свободной – Севиной руки валялся кусок мела, будто в последний миг он хотел до него дотянуться. Но ведь надобности не было: Анисья, наконец, заметила и начерченный круг, и свечи, что догорели почти до основания и в одном месте даже прожгли пол.
«Нужен целитель! Сюда срочно нужен целитель!» – только и сумела подумать она, создавая информационный ком, прежде чем окончательно сползти на пол.
– Нет, – вырвался сдавленный шепот. – Нет, пожалуйста!
Да, не зря она подумала про влюбленных, едва увидела Севу с Полиной. Все вдруг встало на свои места, будто кто-то подарил ей недостающие кусочки картинки. Вот о ком говорил Сева, когда признался, что давно влюблен в одного человека. Вот почему Полина утверждала, что так хорошо понимает Анисьину боль. Все это время они испытывали друг к другу чувства, но почему-то не могли признаться. И теперь Анисья знала, что простила бы их. Простила бы ценой собственного счастья, собственной любви, лишь бы только они были живы, а не лежали перед ней вот так – неподвижно, холодно, измазанные кровью с головы до ног…
Голоса за стенками звучали глухо, и, даже когда колдуны ворвались в сарай, Анисья слышала их словно через стеклянную банку. Зато видела, как первым вошел Даниил Георгиевич, но тут же отпрянул, и ноги его подкосились точно так же, как у нее, и он схватился за балку дверного косяка. Следом нырнули Жаба и Ирвинг. Предводитель, лишь раз взглянув на тех, кто был распростерт на полу, повернулся к Даниилу Георгиевичу и схватил его под локоть.
– Даниил… Вдох, сделай глубокий вдох.
А Густав Вениаминович бросился на колени и попытался перевернуть Севу, стащить его с Водяной колдуньи. Анисья отвернулась, не в силах смотреть на их бездвижные тела. Слезы застилали глаза. В просвете между застывшим Даниилом Георгиевичем и поваленной дверью она увидела брата. Тот стремительно приближался: наверное, кто-то уже сказал ему, что поиски окончены. У двери он замер и выругался так, как никто не ожидал от представителя такого уважаемого рода.
