Я – Грегор, но я нашла свой образец для подражания, свой пример, свой идеал. Дантес показывает мне путь к свободе. Когда я по ночам пускаю тоненькую струйку холодной воды, чтобы тайно вымыть голову, я ухожу от Грегора и иду к Дантесу. Когда я вижу рабочих с фабрики «Катлэн», целенаправленно шагающих вдоль переулка, или слышу голоса школьников, смеющихся на улице, я приближаюсь к Дантесу. Жизнь сильнее всего остального; всегда есть решение, и я его найду. Я в этом уверена.
Но когда отец ругает меня, моя уверенность рассыпается, и реальным кажется только мир Грегора. Когда мать смотрит на меня, я не то что становлюсь Грегором – я уже Грегор, лежащий на спине, заключенный в панцирь, с обнаженным животом, абсурдно размахивающий в воздухе коротенькими лапками, не способный перевернуться.
Как и Эдмон, я теперь понимаю, что мой главный недостаток – невежество. Я не буду свободной до тех пор, пока у меня нет доступа к истинному знанию. Я хочу, чтобы меня послали в школу-пансион, где меня будут учить математике, точным наукам, языкам, истории мира, географии, астрономии и естествознанию. Если все, чем мне придется довольствоваться – это горстка предметов, которые знает мать (и которыми делится очень неохотно), то я задохнусь. Я умоляю ее отослать меня в пансион, выбрать среди них по-настоящему строгий, где учат, используя в качестве воспитательного средства розги.
Я – Эдмон Дантес, мы с ним – одно. Я ощущаю каждую его эмоцию: непонимание чудовищного наказания, назначенного ему; ужас, когда его бросают в подземелье, неизвестно за что и неизвестно на сколько.
– Как можешь ты вот так предавать учение мсье Дидье! – отвечает мать. – Тебе очень повезло, потому что я даже не собираюсь говорить ему, что ты произнесла нечто столь постыдное.
Я проглатываю свое разочарование и избегаю ее взгляда. Думаю о «лучах разума» аббата Фариа. Воображаю, как они просачиваются ко мне сквозь бесконечный космос, учат меня, ласкают меня своим сиянием, утешают меня. Под искристой энергией лучей аббата Фариа все образы ночных кошмаров, в которых я вижу себя запертой за воротами дома навечно или гниющей на дне мусорного бака, постепенно бледнеют и в конечном счете исчезают в безмерном свете разума.
Вчера обвалилась целая секция высокой стены вокруг усадьбы.
– Это из-за мороза, из-за нашей арктической зимы, – объявляет отец.
Но я различаю в его голосе нотку тревоги и неверия, словно это событие ни в коем случае не должно было произойти.
Каменная кладка выпала наружу.
– Нам придется расчищать поле соседа, – говорит он. – Но ты не будешь этого делать, ты не должна выходить за стену.
Я задумываюсь, уж не боится ли он, что сосед рассердится на него. Мне хотелось бы увидеть кого-нибудь из наших соседей. Я никогда никого из них не видела, и мне очень нравится это слово – «сосед».
Спешно вызваны каменщики, Альбер и Реми. Они устанавливают металлические столбы и натягивают между ними проволоку, потом прикрепляют ко всей конструкции отрезы брезента, чтобы закрыть провалы. Это временное решение. Пока стоят холода, они не могут отстроить стену. Говорят, что придется дожидаться оттепели.
С тех пор как обрушилась стена, мои утренние прогулки в минимальной одежде отменены – наверное, чтобы я не расшиблась о развалины, которые трудно разглядеть в темноте. Отец беспокоится, что это «импровизированное устройство» не будет держаться, поэтому мне велено ежедневно в одиннадцать утра, перед уроком немецкого, проводить инспекцию. Время выполнения этой задачи скрупулезно рассчитано: на весь путь туда и обратно отведено десять минут – ровно столько, чтобы бросить взгляд через барьер.
Каждый день после утренних уроков я направляюсь на обход в дальний конец усадьбы. Дойдя до пролома, приподнимаю уголок брезента. Я могла бы с легкостью пролезть сквозь сеть из проволоки. Я думаю об этом всю ночь: если поспешить, то можно выгадать пару минут и попытаться выбраться на другую сторону. К утру я решаюсь. Пускаюсь в путь быстрым шагом и перехожу на бег, как только скрываюсь из виду.
Когда я добираюсь до стены, меня переполняют эмоции. Я быстро приподнимаю брезент и проскальзываю сквозь проволоку. Вот оно, я на другой стороне! Мои ступни стоят на твердой земле внешнего мира. Я впервые снаружи одна, без родителей, почти свободная. Смотрю завороженно: вокруг меня во всех направлениях, сколько хватает глаз, простираются поля. Там и сям видны низенькие изгороди, рощицы хилых деревьев. Ни стен, ни ворот, ни заборов.
Мне хотелось бы увидеть кого-нибудь из наших соседей. Я никогда никого из них не видела, и мне очень нравится это слово – «сосед».
Сердце раздувается в груди, словно даже воздух здесь слаще. Я делаю несколько неуверенных шагов. Слева вижу маленький холмик, из чего он – мне не разобрать. Он всего в паре шагов от меня, и я отчаянно хочу рассмотреть его поближе. Но «тик-так» таймера в моей голове говорит мне, что времени нет: я должна возвращаться.
Я весь день думаю об этих странных маленьких штуках, сваленных кучками на соседском поле. А еще чувствую, что воздух становится теплее; скоро Реми и Альбер будут восстанавливать стену. Я должна воспользоваться этой возможностью для исследований. На следующий день я бегу к пролому еще быстрее. Мне устроят выговор, если я выйду за пределы отведенных десяти минут, но мне все равно – я сгораю от любопытства.
Снова ступаю на другую сторону. Ах, как замечательно пахнет здесь воздух! Подхожу к холмику: он состоит из тысяч маленьких сверкающих металлических штучек. Там их множество – разных форм винтиков и гаечек, а еще каких-то невероятно маленьких пружинок, не похожих ни на что из ранее виденного мной. Они напоминают древесную стружку, свернувшуюся вовнутрь, только из металла. Я подбираю одну такую, идеальной формы, плотно свернутую, и кладу в карман, стараясь не порезаться об острые края.
Вдыхаю огромную ширь окружающего пространства. Как жаль, что «тик-так» в моей голове не дает мне думать ни о чем, кроме ждущих в доме родителей, отмеряя по часам время моей прогулки.
Вскоре приходят каменщики, чтобы чинить стену. Вначале они сносят временное заграждение. Я представляю, как зияет провал, голый и открытый, и ничто не преграждает путь наружу. Пока продолжаются работы, отец запрещает мне ходить в эту часть усадьбы.
Поразмыслив, я понимаю, что таинственные кучи, вероятно, служат хранилищем отходов расположенной поблизости фабрики «Катлэн»; что куски металла – те самые отходы. Этот вывод ничуть не уменьшает ценности моей драгоценной маленькой стружки, которую я старательно прячу в подкладке балдахина своей кровати. Порой, оставаясь по вечерам одна, я достаю ее, чтобы полюбоваться. Она напоминает мне о моей великолепной, волшебной пьянящей вылазке.
Оранжевая книга
Уход за садом – это труд, труд и еще раз труд: копать, сажать овощи, собирать фрукты, чинить изгороди. Мы с матерью посвящаем ему много часов. Самое монотонное дело – прополка. У матери есть специальные перчатки, заказанные по почтовому каталогу «Манюфранс», так что в теории именно ей и полагается выдергивать колючки. Но в зависимости от настроения отца порой эта обязанность достается мне. Я работаю голыми руками. Очень стараюсь хватать чертополох у самого корня, но это удается не слишком хорошо, и мои руки часто покрываются волдырями.
