Когда мои волосы отрастают, я агрессивно кромсаю локоны, падающие на лицо, так что теперь они выглядят как какая-то безумная лесенка. Я врезаюсь ножницами в их густую массу как попало, оставляя проплешины то на боку, то на макушке. Я почти что получаю удовольствие, обезображивая себя. Брови, которые потемнели давным-давно, я выдираю маленькими плоскогубцами, которые стянула из подвала и прячу под ковриком на втором этаже. Теперь мои глаза похожи на совиные. Что до уродства, уродливее и быть не может. Отец, похоже, ничего не замечает. Мать же, напротив, торжествует: вот и доказательство, что я сумасшедшая!
Отец снова велит мне идти помогать Раймону. Я спускаюсь в подвал за инструментами, и он возникает прямо позади меня. Я в ловушке. Всякий раз в такие моменты какая-то часть меня умирает. Вдруг я слышу, как открывается дверь в другой части подвала. Раймон пыхтит, точно пес, и ничего не слышит. Наконец-то случится что-то, что положит конец этому кошмару! Я узнаю шаги матери, я спасена: она, наконец, узнает, что́ мне приходится выносить. И для него все будет кончено.
Я не узнаю собственного лица, которое стало еще уродливее, чем прежде. На моем скальпе отчетливо видны десятки маленьких шрамов, которые я сама нанесла себе в детстве.
Вот она… Мать видит меня, наши глаза встречаются, и… она отводит взгляд. Похоже, она позабыла, зачем пришла сюда, и уходит.
Лишь пара секунд прошла с тех пор, как я услышала звук открывающейся двери. Я падаю в самую бездну отчаяния. Не может быть, чтобы мать не заметила Раймона, прижимающегося ко мне сзади, обхватившего меня рукой за талию. Она должна была видеть мою беду… Значит, я настолько дурна, что не заслуживаю даже маленькой помощи?
* * *
Приближается зима. Отец по-прежнему боится снайперов и настаивает, чтобы механические жалюзи на всех окнах, выходящих на улицу, были опущены, прежде чем зажигать по вечерам свет. Теперь я ответственна за это дело – крутить заржавелые старые скрипучие рукоятки, опуская их. Порой отец встревоженно наблюдает, как я все кручу и кручу их. Потом однажды объявляет: «Отныне и до весны будем держать жалюзи закрытыми». У меня сердце падает при мысли, что придется проводить зиму в этих ледяных комнатах, которые отныне будут погружены во тьму.
Мой разум постоянно воспроизводит тот взгляд, которым мы с матерью обменялись в подвале. Она видела меня – и отвела глаза… А видела ли она меня? Как она могла уйти и бросить меня в лапах этого грязного вампира? Или мне это привиделось?
По утрам мы прислуживаем за утренним ритуалом отца в унылом полумраке. Я боюсь уронить гладкую миску с его мочой. Меня переполняет отвращение к нему, к себе, к этому дому и всему миру. Когда я иду опорожнять горшок в туалет, мне порой бывает так дурно, что я иду слишком быстро и проливаю часть содержимого миски на ноги. В ужасе останавливаюсь. У меня нет другой пары брюк или туфель, чтобы переодеться. Моя одежда будет смердеть этой чудовищной вонью; она будет липнуть к коже и заклеймит меня навсегда. Теперь мне дурно все время.
Еще только сентябрь, но температура уже падает. Я все еще должна плавать по тридцать минут трижды в неделю до самого октября. Я ныряю в черную воду, словно бросаюсь в бездну. Холод будет вечным. Иногда я думаю, что единственное, что нужно сделать, – это остаться под водой и перестать дышать…
Тянутся дни, тусклые и серые. Моя природная радость угасла раз и навсегда. Что бы я ни делала, завтра будет таким же, как все остальные дни, а то и хуже. Только чтение дает мне возможность спасаться, но в тот момент, когда я закрываю книгу, гнетущая жизнь снова хватает меня за горло. Читая «Рюи Блаза» Виктора Гюго, я чувствую, что меня убивает яд, который он принимает. И умираю вместе с Ромео, когда он осушает роковой флакон. Я хочу вырваться отсюда, и смерть была бы для меня единственным способом бегства. Но как же мне отравиться? Где взять флакон со смертельным зельем?
Тянутся дни, тусклые и серые. Моя природная радость угасла раз и навсегда. Что бы я ни делала, завтра будет таким же, как все остальные дни, а то и хуже.
За отсутствием яда я прибегаю к аспирину – единственному лекарству в доме. Его запас хранится в ящике в гостевой комнате. Однажды мне удается забраться туда на пути вниз из класса и стащить почти полную коробку. Я решаюсь: сегодня тот самый день.
Вечером я достаю коробку из-под матраца, где прятала ее. Откладывать нельзя, поскольку мать иногда осматривает мою постель. Но я не подумала принести с собой воды. Все равно проглатываю пару таблеток. Но третья встает поперек горла. Придется отложить бегство на завтра. Я прячу коробку рядом с камином. На следующий день я никак не могу найти подходящую емкость для воды. Наконец мне удается спрятать пенал с карандашами под жилетом и наполнить его водой из-под крана в ванной, прежде чем вернуться в спальню.
Вместо того чтобы читать, я принимаю таблетки одну за другой, экономно расходуя воду. Ложусь в кровать и представляю, как родители находят меня в коме, зовут на помощь и везут в больницу. Они обеспокоены, они заботятся обо мне. Я спасена, и завтра не похоже на сегодня.
Но тут же другой образ захватывает мое сознание: родители в ярости, они оставляют меня страдать, я корчусь в муках целую вечность. Под конец оправляюсь без всякого постороннего вмешательства, и мое обучение становится еще более суровым! Нет, завтра не будет таким, как сегодня, оно будет еще хуже. Я снова встаю и прячу розовую упаковку под ковер: если они не узнают, что́ я приняла, у меня будет больше шансов умереть.
Я рассчитываю мягко соскользнуть в забытье, но разум принимается бороться, как обычно делает во время моих тренировок «алкоголь и воля». Одна часть меня готова сдаться, но другая крепится, поскольку обдумывает последствия: что, если Линда останется запертой, что, если никто никогда не выпустит ее снова и она умрет, утратив разум? Кто будет кормить Бибиш и ее котят?
Всю ночь я мечусь между кошмарами, то засыпая, то просыпаясь. В шесть утра открываю глаза. Я по-прежнему здесь, день снова начинается – такой же, как всегда. Чувствую я себя немного странно и думаю, что, возможно, я умру позже. Но наступает вечер, и я падаю от изнурения.
Не могу даже умереть как следует.
Ницше
Когда мои учебные курсы по переписке противоречат учению отца, мать «исправляет положение». Например, учебник истории описывает Верцингеторига как отважного воина и талантливого полководца, который противостоял римским легионам. Но мать категорически объявляет: «В действительности он был просто идиотом, каких мало». Если я указываю, что в моем учебнике Жанна д’Арк умирает на костре, в то время как отец говорит, что она была спасена тамплиерами, она фыркает: «Не трать зря время. В любом случае, теперь это уже не имеет никакого значения».
Несмотря на жесткие ограничения моего чтения, мой разум полон идей, часть которых отец счел бы неприемлемыми.
– Ты не должна себя вести так же, как бараны, и верить всему, что тебе говорят.
