Сразу после переезда к Трейси в Олимпию Курт жаловался, что его не принимают в Сиэтле, потому что он не является частью их общества. Через год Курт уже не хотел ходить на концерты, потому что многие хотели с ним пообщаться. Все слышали демозапись. Эндино записывал кассеты для своих друзей, которые в свою очередь копировали их для других своих знакомых.
Курт сделал несколько копий демозаписи и разослал их по всем инди-лейблам, какие только мог вспомнить, включая SST в Лондейле, Калифорния, и Alternative Tentacles в Сан-Франциско. Но больше всего ему хотелось попасть на чикагский лейбл Touch&Go – дом для некоторых любимых групп Курта, таких как Scratch Acid, Big Black и Butthole Surfers. Он разослал по лейблам около двадцати экземпляров записи, которые всегда сопровождались письмами и «маленькими подарками», которые варьировались от маленьких игрушек и горстей конфетти до использованного презерватива, наполненного пластиковыми муравьями, или куска бумаги, измазанного козявками из носа (трюк, подозрительно похожий на тот, который Big Black проделали со своим EP Lungs). Но никто, в том числе Touch&Go, ему так и не ответил.
Курт не отправил кассету в Sub Pop, потому что едва знал об их существовании. Не теряя ни секунды, Поунман позвонил Курту и сказал, что запись ему понравилась. Курт считал Поунмана крутым, потому что он был связан с Soundgarden, его любимой группой в то время. Они договорились встретиться в кафе Roma на Бродвее в Сиэтле.
Первыми на место приехали Курт и Трейси. Трейси была полна подозрений и настороженно относилась ко всему этому – ей не нравилось, как Поунман держал руки в карманах своего длинного плаща или как нервно осматривал комнату. «Он выглядел так, будто скрывается от полиции», – вспоминает она.
Поунман вспоминает Курта как «очень робкого, очень уважаемого» и «очень милого, приятного парня». Крист, который появился вскоре после Курта и Трейси, – совсем другое дело. Он нервничал из-за предстоящей встречи и по дороге в Сиэтл прикончил несколько бутылок Olde English
[45] в 40 унций. К моменту приезда он был уже совсем пьян и распивал еще одну бутылку, которую поставил под столик в кафе. На протяжении всей встречи Крист свирепо смотрел на Поунмана и оскорблял его, громко рыгая и время от времени оборачиваясь, чтобы рявкнуть на других посетителей: «На что, черт возьми, вы смотрите? Эй! Эй!» Курт вспоминает это как «одну из самых забавных вещей, которые я когда-либо видел».
Поунман изо всех сил старался не обращать внимания на Криста и объявил, что хочет в ближайшем будущем выпустить сингл Nirvana.
Начало 1988 года было для сцены Сиэтла периодом застоя. Ключевые группы, такие как The Melvins, Green River и Feast, либо взяли перерыв, либо вовсе распались. Такие группы, как Tad, Mudhoney и Mother Love Bone, только начинали свою деятельность. Так же, как и Sub Pop Records.
Поначалу Sub Pop был фэнзином, который издавал Брюс Пэвитт, переселенец из Чикаго, изучавший панк-рок в свободомыслящем Колледже вечнозеленого штата в Олимпии. Пэвитт вскоре начал издавать компиляции
[46], освещавшие региональные музыкальные сцены США, и в конечном итоге осветил Сиэтл в своем первом виниловом релизе Sub Pop 100. В 1987 году он выпустил запись Dry as a Bone сиэтлской группы Green River, которая осмелилась смешать противоречивые звуки метала и панка (позже группа разделилась на Mudhoney и Pearl Jam). Их общий друг Ким Тайил из Soundgarden познакомил Пэвитта с Джонатаном Поунманом, диджеем на радио и промоутером рок-шоу в Сиэтле. В 1988 году они выпустили пластинку Soundgarden Screaming Life.
Хитрые, красноречивые и наделенные хорошим слухом, Пэвитт и Поунман обладали талантом к саморекламе и, внимательно изучив успехи и неудачи предыдущих инди-лейблов, быстро сделали сиэтлскую сцену в целом и Sub Pop в частности самой крутой штукой в инди-роке. В городе были и другие лейблы, включая Popllama (издававший Young Fresh Fellows), но у Sub Pop был талант к рекламе. Для большинства обложек друг Пэвитта Майкл Лавин делал искусные, отшлифованные студийные фотографии, из-за которых складывалось впечатление, что лейбл выложил кругленькую сумму за модного фотографа. А на внутренней и задней обложке Чарльз Питерсон
[47] определил характерные черты Sub Pop – нечеткие, размытые черно-белые кадры, которые часто отображали по большей части аудиторию, нежели саму группу. Питерсон бесстрашно пробирался в самую глубь слэма, ощущая все яростные движения, запах пота, волосы и обнаженные мужские торсы.
Такая интересная новая группа, как Nirvana, была большой новостью. Гитарный стиль Курта был неровным, но в нем была несомненная металлическая жилка. Риффы были ловкими. Тот факт, что за такой короткий срок они уже звучали настолько круто, поразил Эндино, записавшего уже много групп.
Уже тогда Курт необычным образом направлял свои мелодии против ритмов и изменений аккордов. Вместо того чтобы просто следовать за гитарами, он изобрел практически контрапунктные
[48] мелодические линии. Но на вершину группу возвел вокал Курта – каким-то образом он умел кричать в тон, а также петь очень доступным и привлекательным способом.
У них было дрянное оборудование и ужасные усилители. Долгое время им приходилось подкладывать двухдюймовую доску под басовый кабинет
[49] Криста, потому что у него не было колеса (проблема была решена совсем недавно).
К этому моменту, в начале 1988 года, Кровер вместе с Осборном уехал в Сан-Франциско, но перед этим порекомендовал в качестве своей замены абердинца Дэйва Фостера. Фостер играл на бас-гитаре вместе с Кровером в стороннем проекте The Melvins, а также был прекрасным барабанщиком.
Курт и Крист не хотели видеть Фостера членом группы на постоянной основе. Фостер со своим навороченным пикапом и усами был слишком мейнстримным, слишком пафосным в глазах Курта и Криста. Тем не менее они дали ему послушать демо Кровера, и казалось, что Фостеру оно понравилось.
– Они многому меня научили в плане игры, – говорит Фостер, который в средней школе изучал джазовые барабаны. – Они просто велели мне забыть все это дерьмо и бить как можно сильнее. И еще, размер моей барабанной установки уменьшился вдвое. Когда я пришел в эту группу, у меня было двенадцать предметов, а когда покинул ее, осталось шесть.
