– Как тебе сказать? Она гордится нами, особенно Ташей, нет-нет да поспорит, не все ей кажется справедливым. Потом, она уверена, что в голоде виноваты большевики, тем, что закрыли свободную торговлю, а я-то хорошо помню, как голодали многие в Можайске еще в 1917 году, при Временном правительстве и свободной торговле. Она не хочет понять, что если мы тогда были сыты, то только потому, что жили в Отякове натуральным хозяйством.
– Вот-вот, и мы сейчас живем натуральным хозяйством. Мама твоя говорила, что вы часто бывали голодные. Мы сыты, картошки вдоволь, хлеб, правда, надо беречь на семена, едим с опаской, молоко есть, сахару давно не видели, даже дети. Вот я ходила на базар за сахаром. Работы, конечно, очень много, есть двое детей, за ними уход нужен. Так и крутимся целые дни. В ноябре два года будет, как я из института сюда приехала.
– Ты что же, была до последнего момента, когда закрыли институт? Расскажи, как это происходило, ведь я ничего не знаю, – заинтересовалась я.
И Наташа стала рассказывать, что вскоре после Октябрьской революции все нянечки и рабочие института объявили забастовку. Ольга Анатольевна с оставшимися классными дамами принимала все меры, чтобы родители как можно скорей забирали своих детей. А пока обед готовили педагогички, их ведь учили кулинарии. Старшеклассницы, в том числе Наташа, помогали на кухне. Некоторые преподаватели добровольно принимали участие в помощи институткам. Например, Александр Иванович и Алексей Иванович Некрасовы кололи дрова для плиты на кухню, работали в котельной. Так протянулось несколько дней.
– Самое интересное, – говорила Наташа, – что предводительница забастовки нянечек была старшая горничная Варя, ты помнишь эту доносчицу и подлизу, как она обхаживала на приеме богатых родителей, чтобы получить на чай, как она лебезила перед классухами и презирала воспитанниц. Причем она даже внешне отличалась от простых нянечек. Девочки, жившие в Москве, рассказывали, что встречали ее на улице с рыжей лисой на плечах и с офицером под ручку. Так вот, эта Варя сразу пронюхала, куда выгоднее повернуться, и встала во главе бастующих.
Мы подошли к станции. В большом зале около полуразрушенного буфета стоял стол, и на нем полный мужчина раскладывал газеты. Довольная Наташа купила и «Правду», и «Известия». Она бережно сложила их и спрятала во внутренний карман своего жакетика. Потом сказала с улыбкой:
– Это из пиджака зятя мне сестричка жакет смастерила. Он у нас такой добрый, ничего своего не пожалеет.
Когда Наташа произносила слово «зять», она неизменно улыбалась. «Неужели она влюблена в него?» – подумала я.
– Ну, рассказывай дальше, мне очень интересно, – просила я.
– А дальше было плохо, – продолжала она. – Воспитанниц быстро разбирали. Некоторые упрашивали дальних родных и даже знакомых взять их. Я знала, что наши все в Ваулино, и сразу написала туда письмо. Ольга Анатольевна тоже послала извещение, и никакого ответа. Ведь почта в Ваулино доставляется с оказией. А родных у меня в Москве нет. Вскоре большой зал наш заняли матросы. Они ходили вооруженные. Нас загнали наверх, в дортуар. Некоторые девочки, в особенности малыши, беспечно подбегали к окнам коридора, выходящим в зал, и смотрели вниз. Вдруг у нас наверху появилась Варя. «Эй, вы, мелюзга, – обратилась она к девочкам, стоящим около окон, – закройте окна и не подходите к ним, матросы возбужденные после боев с юнкерами, они против буржуев и могут пульнуть в вас». Девочки быстро отскочили. Мы собрались в углу дортуара, сдвинули кровати и сидели на них, прижавшись друг к другу. Было нас человек двадцать. Из нашего первого класса была только Вера Куртенэр. Ее мать переехала на жительство в Новороссийск, наверно, в 1916 году, еще при Викторе, он тогда болел туберкулезом, в Новороссийске он быстро поправился, ушел на фронт, и вскоре его убили. Вера осталась с Манюшей вдвоем в институте. Она рвалась ехать в Новороссийск без провожатого. Ольга Анатольевна делилась с нами, как со старшими, что все время поддерживалась связь с одним из опекунов института, Базилевским. Он предлагал свой дом, если выгонят из института, но все думали, что какое-то помещение нам оставят. Ведь классные дамы имели комнаты при институте, и другой площади у них не было. Вдруг появляется Ольга Анатольевна, взволнованная, но очень сдержанная, и даже, как всегда, приветливая улыбка на лице. Она объясняет нам, что срочно надо покинуть институт. Мы все идем к Базилевскому. «Тройка», выделенная от матросов, с которой имела дело наша начальница, сказала ей, что казенное имущество института принадлежит государству и воспитанницы не имеют права выносить это имущество, оно передается в приюты для бедных детей. Поэтому девочки должны выходить с пустыми руками. Но она схитрила, она велела нам надеть на себя как можно больше белья, чулок, кофточек. Из классных дам молодых около нас не было ни одной, были сестры Гаусман, толстуха Терих и твоя любимая Юлия Адольфовна Габеркант. Они относились к нам очень заботливо и хорошо. Но больше всех я оценила Ольгу Анатольевну. Ты знаешь, я никогда не любила ее за ее пристрастие к богатым, но тут она проявила большую преданность нам. Терих и Габеркант притащили наверх шубы, башлыки, ботинки, и мы одевались. Я слышала, как Аленка сказала: «Ольга Анатольевна, надо поговорить с ними, чтобы вашу квартиру сохранили до завтра, пока вы не приедете за своими вещами». «Ах, та cherie, – ответила она своей обычной фразой, – вы всегда думаете о второстепенном, старший уже обещал нам это, а вот вам всем надо отнести свои вещи в мою квартиру, не потащитесь же вы с узелками и картонками. Идти придется пешком».
Когда Наташа произнесла эту фразу, я так ясно представила себе г-жу.
Мы прошли железнодорожный мост, под который надо было повернуть, чтобы войти в город.
– Я еще немного пройдусь с тобой, Наташа, мне так интересно, что было дальше.
И мы пошли по шоссе. Наташа рассказала, как они вышли из института. Ольга Анатольевна и тут позаботилась, чтобы приходящие родители могли узнать, куда им ехать за дочерьми, и оставила адрес швейцару Ивану. Он сказал, что пока побудет здесь, ему предлагают остаться сторожем здания.
– Как мы передвигались по темным и неубранным улицам, я, наверно, буду помнить всю жизнь! Навстречу нам никто не попадался, хотя было часов шесть вечера. Ветер ужасающий. Дождь, смешанный со снегом, колол лицо. Шли мы по четыре человека, рядом с большими малыши. Между мной и Верой Куртенэр шла Манюша, бесстрашная и веселая, и приговаривала: «Как интересно!» – а с другого моего бока жалась ко мне Катя Келлинг из Натиного класса. Девочке было лет четырнадцать, но, помню, она вся дрожала… Леля, – вдруг прервала себя Наташа, – мы идем медленно, мне так дотемна до дому не добраться, а еще лесом идти три версты.
– Пожалуйста, я могу быстро. – И я пошла почти бегом.
Наташа засмеялась.
– Нет, не надо так, давай нормально. Ну, я уж все вроде рассказала. Встретили нас замечательно, накормили, напоили, уложили спать. Дом – целый особняк. Нас ввалилось всего человек двадцать пять. Поместили нас в большом зале вместе с классными дамами. А Ольге Анатольевне предоставили отдельные покои, но она все время была около нас. А на другой день, утром, за мной приехала старшая сестра Катя, и Вера упросила ее помочь ей отправиться с Манюшей в Новороссийск. Мы целый день провели вчетвером на Курском вокзале. Что там творилось! Толпа кидается от одного состава к другому. Вдруг настойчиво начинают лезть в определенные вагоны, а через некоторое время этот состав расформировывается и вагоны развозят по путям. Все-таки нам удалось их всунуть в какой-то состав, который, уверяли, пойдет в Новороссийск. Так и не знаю, доехали ли они и где они сейчас! Вот все, что я знаю про институт, – закончила Наташа.
