– А дальше я знаю, – сказала я. – В прошлом году летом, это значит, в 1918 году, я получила письмо от Оли Хрипуновой, она писала, что весной закончила частную гимназию общества преподавателей, которая была организована при помощи Базилевского нашими бывшими институтскими преподавателями.
Теперь Наташа заинтересовалась, она даже остановилась.
– А кто из нашего класса там учился?
– Ничего не знаю, письмо было очень короткое, она писала, что сестра Вера, Ташина одноклассница, заболела туберкулезом, они хотят перебраться на юг.
Но прощаться с Наташей все же пришлось.
– Я приду к тебе обязательно, только надо убраться с огородом, с картошкой, – позднее, осенью приду. – И мы простились.
По дороге обратно я только поняла, как устала за прошедшие сутки. Бессонная ночь, с утра ничего не ела, а весь день держалась на радости, возникшей во мне в связи с запиской. А сейчас почувствовала, как хотелось есть и спать, и тем не менее я не могла не рассказать маме и Таше то, что узнала от Велиховой про институт. Когда я легла спать, записка перекочевала ко мне под подушку. «Пусть это сентиментальность, – думала я, – но так приятно ощущать ее рядом».
Ташины трудности
Однажды Таша пришла поздно и разволнованная:
– Мою подпись о зачислении на довольствие стали подделывать. Дело в том, что документ этот, конечно, липовый, я давно говорю. Старая чековая книжка кончилась, и мне нарезают квадратики, ведь бумаги-то нет, экономят. Сегодня приходит ко мне Яков Васильевич и говорит: «Что-то у меня сомнение, твоя это подпись или нет?» Я смотрю: конечно, не моя. Проверила по книге записей, номер не совпадает с фамилией. Оказывается, он несколько таких записок пропустил, а эту задержал. Сейчас было в военкомате совещание, приняли решение расширить мой отдел, ведь литеры я только частично подписываю. У нас будет четыре человека в отделе: заведующий – я, помощница и еще дадут двух парней из мобилизованого отдела.
Таша была очень возбуждена событиями, но невольно я почувствовала в ней какую-то чисто ребяческую радость оттого, что ее подпись подделывают и что там, где была она одна, будет четыре человека. Через несколько дней она рассказала, что новый отдел военкомата на станции организовался, отвоевали еще помещение.
– А начальником назначили Кобозева, это муж Маруси, которая учила нас на машинке, помнишь? Она такая изящная: черненькая, маленькая. А он полная противоположность ей: высокий плотный блондин, грубоват, правда, немного, но очень энергичный, работать с ним хорошо. Мы с ним все организовываем как лучше.
А в приемном покое дела шли как обычно. Скороходин и Власов переехали в большую комнату доктора. Работы им прибавилось. Иосиф стал часто заходить ко мне в канцелярию. Он на пальцах считал, сколько дней прошло с отъезда доктора. И вычислял, когда можно ждать от него письма. Грусть о Владимире Григорьевиче невольно связывала нас. Но своими переживаниями мы, конечно, не делились. <…>
Таша все была увлечена своей работой, но вскоре я стала замечать за ней то ли тревогу, то ли недовольство. В общем, что-то было не так. Я ждала, что она сама расскажет, но она молчала. Я не вытерпела и спросила, когда мы остались наедине.
– Кобозев ко мне все время пристает. Мне это очень противно. Главное, такая у него чудесная жена. Если бы даже он мне нравился, я бы никогда к нему никаких чувств не проявила из-за Маруси, а он мне просто отвратителен.
Прошло несколько дней. Однажды Иосиф, придя из военкомата, передал мне сложенную бумажку, на ней Ташиной рукой было написано: «Ольге Сергеевне». Вот что я прочла: «Лелька, меня арестовали, домашним арестом, при комиссариате, по фантазии полоумного Кобозева. Чем кончится, не знаю, во всяком случае, зайди в четыре часа в комиссариат. Может быть, меня отпустят. Ната».
Конечно, я взволновалась. А тут еще, как всегда, к концу дня дел куча. Часы занятий в военкомате были с десяти до четырех. В то время рабочий день служащих продолжался шесть часов. Обеденного перерыва у них не было. А у нас, в приемном покое, был обеденный перерыв, и мы работали с десяти до пяти часов. Но недавно Иван Васильевич получил разрешение начинать нам работу с девяти часов, чтобы заканчивать вместе с комиссариатскими. Как я ни торопилась, я все же задержалась и пришла в военкомат, когда все уже разошлись. За столом дежурного сидел Ваня Турусов, из Ташиной компании, брат помвоенкома Турусова.
– А где моя сестра? – спросила я.
– Натка пошла спокойно домой. Вы зря волнуетесь, сядьте, переведите дух, – сказал он, подставляя мне стул.
Я села, все еще плохо соображая, и проговорила:
– А что случилось?
– Кобозев – сволочь: он припрятал несколько аттестатов красноармейцев и сказал Барсукову, что Натка их потеряла. А ребята, которые у них работают, Петька Герасимов и Васька Кулешов, нашли их у него, пока его не было, принесли сюда и рассказали правду, почему он это сделал. Хорошо, они такие молодцы оказались, а то бы за такое дело здорово Натке отвечать пришлось. Ну, Кобозеву и влетело, и Барсуков, и брат, и Морозов мозги ему вправили! – От слов Вани у меня отлегло от сердца, и я быстро пошла домой.
Когда я открыла дверь в нашу комнату, Таша, стоя, взволнованно рассказывала, а мама, сидя в удрученной позе, слушала.
– Ну вот, теперь все сначала повторять, – проговорила Таша.
– Нет, я больше половины знаю от Вани Турусова.
– Хороша, – накинулась на меня мама. – С сестрой несчастье случилось, а ты не побежала к ней тут же и меня не предупредила.
– Мамочка, все выяснилось еще до четырех часов, ведь ты же видела, я пришла раньше времени. Михаил Иванович мне сказал: «Идите домой и успокойтесь».
– Неужели ты будешь дальше с ним работать? – спросила я.
– Боже упаси! – воскликнула мама.
– Нет, я теперь буду помощником Михаила Ивановича, он говорит, что у них в отделе новая работа начинается и надо ее организовывать. Да если бы не Петя Герасимов и не Вася Кулешов, не знаю, чем бы все это кончилось.
– Герасимов и Кулешов, – повторила мама, – а они не рыльковские?
– Кажется, да.
– Кулешовых я плохо знаю, – опять заговорила мама. – А Петя Герасимов – это ведь внук Арины Коновны. Помнишь, у Александры Егоровны была такая приятельница. Петя на год или на два старше Лели. Когда Арина Коновна с ним в Отяково в гости приходила, они с Лелей играли вместе. Ну, какой все-таки этот Кобозев негодяй. Женатый человек!
Интересно, что маму больше всего возмущало не то, что Кобозев совершил подлость и мог подвести Ташу под судебное дело, а то, что он, будучи женатым, приставал к ней. Когда первые волнения у мамы прошли, она сказала:
– Хорошо, хоть не будешь больше отмахивать по четыре версты в день. – Таков уж у нее был характер: каждом, в даже отрицательном, явлении она старалась найти что-то хорошее.
