– У вас такой испуганный вид, как будто с вас требуют что-то очень трудное, а ведь это просто. Сейчас принесут трафарет, вырезанные буквы, и мы по ним будем вырезать материю.
– Ой, я это не сумею, – пролепетала я.
Женщина, которая нас рассаживала, внесла ящик с вырезанными буквами.
– Давай, Танечка, возьмем эту девочку к себе в компанию и будем делать все наши лозунги вместе, – сказала одна из сестер.
Конечно, ими руководила только доброта и жалость ко мне. Должна сказать, что в течение всей моей жизни в затруднительные моменты всегда вдруг появлялись люди, ободряющие меня и оказывающие мне помощь. Сначала, как всякое новое дело, работа не ладилась, мешали друг другу, спорили, но женщина, которая руководила нами, постепенно все наладила. Мама примкнула к какой-то своей знакомой, и они тоже работали сообща. С помощью моих новых друзей я вдруг стала шить и даже сама на себя удивлялась.
Вечером, когда мы пришли домой, мы узнали, что Зиночку послали убирать почту, а Варю мыть полы в трактире, который теперь назывался чайной. Маня трудовых работ избежала, она была прописана у мужа на какой-то станции между Можайском и Москвой и на регистрацию не пошла.
– Ох и грязи же на почте, наверно, в трактире меньше, – говорила Зиночка, а Варя не жаловалась, она с интересом рассказывала, как их руководитель «товоись Пайсин» – его фамилия была Паршин, это член Можайского исполкома – объяснил им, какая чайная должна быть вместо этого захудалого трактира.
– Товарищ, товарищ, – сердито говорила Мария Михайловна, – он-то тебя, небось, товарищем не считает!
Скоро подошла суббота, и появился, как всегда, Алеша. Обычно он приезжал очень веселый. Из передней доносился его голос:
– Здравствуйте, мамаша, я приехал.
Потом он здоровался с сестрами и стучался к нам:
– Здравствуйте, я приехал!
А тут Алеша прибыл совсем неслышно и только через некоторое время постучался к нам. Мамы не было дома. Таша читала в качалке, я сидела на диване, тоже с книгой, но сосредоточиться не могла. Алеша вошел какой-то встревоженный и сел рядом со мной на диване.
– Вот какие у вас тут дела творятся, – начал он. – Что же вас делать заставляли?
– Меня-то что, чистая работа, шью, а вот Варя и Зиночка в грязи возятся.
– А я еще в поезде узнал от наших ребят, что всех буржуев на работы гонят, и у меня о вас сразу сердце заболело, – тихо сказал Алеша.
– Почему же за меня? Что, я разве какая особенная? – недоумевала я.
– Конечно, особенная, – еще тише ответил он, покраснел и замолчал.
Я внимательно посмотрела на Алешу. До чего же у него смущенная, детская мордочка, вот как мы, бывало, в институте признавались друг другу в своих сердечных тайнах. Но странное дело, мне почему-то стало радостно: последнее время я чувствовала, что нравлюсь ему, и мне это было приятно. Таша потихоньку перешла в спальню.
– Вы знаете, – опять заговорил Алеша, – вот уже скоро год я живу какой-то двойной жизнью. В Москве все понятно и хорошо, несмотря на холод и голод, а приезжаешь сюда, и тебя почти всегда ждут какие-то неприятности. И вдруг здесь, дома, у меня появилась радость. Как я стремился домой, часы считал, а сегодня опять боль за вас.
– За меня беспокоиться не надо, – ответила я. И вдруг раздался голос Марии Михайловны:
– Алеша, пошел бы ты ко всенощной, сестры давно ушли, может, и девочки пойдут…
– Пойдемте, – стал звать меня Алеша.
– Таша, пойдешь? – спросила я.
– Нет, у меня книга интересная: Локк, «Случайность».
Когда мы вышли, Алеша сразу предложил идти в собор. Эта церковь историческая, она стояла еще в 1812 году. Расположена живописно, на горе, обсажена деревьями, а вниз спускается дорога на Бородино, по этой дороге в те времена шли войска. В соборе народу оказалось полно, в церковь мы войти не смогли. Постояли на паперти.
– Пойдемте погуляем немного, – сказал Алеша.
И мы бродили по улицам. Стояла сырая погода, дул холодный ветер, а на сердце было тепло. Мне нравилось, что Алеша и не пытался взять меня под руку. Это казалось мне тогда излишней интимностью. Нравилось, что он не выпытывал у меня, как я к нему отношусь, а мы просто разговаривали он рассказывал мне про свои курсы электриков, на которых он учится, про ребят в общежитии. Вернулись мы вместе с народом из церкви. Помогая мне снять пальто, он шепнул:
– Такого вечера еще никогда не было.
Испанка
С холодами в городе начался тиф, и вдруг вспыхнула испанка. Наверно, эта тяжелая форма гриппа пришла из Испании, потому ее так и назвали. Болели ею повально все, температура держалась долго и доходила до 40°. Первыми в нашем доме заболели Зиночка и Маня, потом Варя и Мария Михайловна, а потом и мы с Ташей. Дольше всех держалась мама. Бесплатное медобслуживание у нас еще не было налажено. Больница была одна на весь город и окрестные деревни, причем забита тифозными, и мы пользовались за плату услугами старого фельдшера, рекомендованного Марией Михайловной. Из всех лекарств он признавал только хину и касторку. И мама, поскольку одна была на ногах во всем доме, решила этой самой хиной перебить начинающуюся у нее испанку. Фельдшер относился к этому скептически.
– Все равно заболеете, – говорил он.
Но мама перебила и не лежала ни одного дня, зато стала плохо слышать на правое ухо. А мы с Ташей болели очень тяжело, температура и сильные головные боли держались долго. У Таши часто шла кровь носом. Когда спала температура, появился полный упадок сил и апатия. Такого состояния я никогда не испытывала. А тут еще форменный голод и холод: дрова экономили, зима еще вся впереди. Во время болезни прошел праздник, после него на легкие работы не сзывали, а Варя и Зиночка ходили временами в трактир и на почту. Болел также испанкой и Алеша, он заболел в Москве, и еще не поправившаяся Маня ездила к нему, возила «харчи и бельишко».
– Он все про вас, девочки, спрашивал, – сказала она нам. – Я говорю, поправляются.
А поправлялись мы очень плохо, ходили как сонные мухи и все норовили присесть где-нибудь в уголок и поклевать тихонько носом.
Однажды поздно вечером мы заснули с Ташей одетые, сидя по углам дивана, вдруг раздался звонок и стук в парадную дверь. Мама пошла открывать, вернулась она с человеком в штатском, его сопровождали два красноармейца.
– Я член Можайского исполкома Зарубин, – сказал вошедший, – вот мой мандат, я должен сделать у вас обыск. Мы собираем теплые вещи для Красной армии и излишки реквизируем.
Все стояли молча.
– Здесь живут две семьи. Начнем с хозяев. Ты пройди пока к жильцам, – обратился он к одному из красноармейцев, а сам вместе с другим прошел в комнату Марии Михайловны.
Мы вернулись в свое помещение. Дверь осталась полуоткрытой, и видно было, как Мария Михайловна, звякая ключами, пошла в комнату сестер.
