По дороге мы с Кириллом больше не обмениваемся ни словом, и все, что мне остается — молчать и прикусывать губы, когда изнутри прорывается очередная попытка заговорить, найти, наконец, правильные и нужные нам обоим слова.
Но он привозит меня к воротам огромного, пусть и не такого большого как его собственный, дома, говорит, что вечером пришлет водителя с моими вещами и что Морозов обо мне позаботиться.
Все. Точка. Ни единого слова больше, как будто сбагрил надоевшую игрушку.
Я проглатываю жгучую, как красный перец обиду и позволяю себе расслабиться в объятиях мужчины, которого не знаю еще больше, чем Кирилла, но которого теперь называю своим отцом.
— Все будет хорошо, — Морозов гладит меня по голове, убаюкивает как маленькую, и я чувствую, как из меня вынимают последний поддерживающий стержень.
Если бы не заботливые мужские руки — так бы и растянулась на каменных плитках, наверняка превратившись в позорную лужу.
— Больше эта мразь не будет тебя использовать, — уже злее, трясясь от собственного гнева, говорит он, помогая мне подняться на крыльцо и зайти в дом, где усаживает на диван, который кажется смутно знакомым. Обивка с вышивкой знакомо трет пальцы. — Теперь ты дома и будешь под моей защитой. Всегда.
Я киваю, протягиваю руку, чтобы подтянуть ближе продолговатую подушку в форме котлеты. Еще один отрывок памяти тела. Я абсолютно точно бывала здесь раньше: я знаю расцветку вазы с сухоцветами до того, как начинаю вглядываться в роспись на белом фарфоре, я помню оттенки деревянной мебели, я помню сколько ступеней на лестнице вверх. Я помню…
— Я привезла чемодан, да? — вдруг озаряет меня. Я так резко поднимаюсь, что от оттока крови мгновенно кружится голова. Морозов отечески подставляет плечо, придерживает, словно несгибаемая свая. — Я ведь приезжала к тебе накануне? Привезла желтый чемодан, сказала, что поживу у тебя немного, потому что…
Он кивает, проблески радости зажигают его взгляд надеждой.
Но это все, что я помню. Нет ни причин, ни следствий — просто крохотный эпизод, который, пусть и не говорит ни о чем конкретном, все же отвечает хотя бы на один вопрос. Я знала, что отец не оставит меня, что он достаточно силен, чтобы тягаться с Ростовым, если бы Кириллу захотелось вернуть меня силой.
Хотя, есть еще один ответ, и он тоже очевиден, несмотря на мои попытки снова спрятать голову в песок.
Счастливая женщина не уходит от мужа к родителям.
Счастливая женщина не делает это тайно.
— Что произошло в тот день? — Я цепляюсь в рубашку Морозова мертвой бульдожьей хваткой. — Не говори мне, что я не должна волноваться, что этот разговор на потом. Я схожу с ума, ничего не зная! Пожалуйста. Если я действительно твоя дочь и я тебе дорога — расскажи мне все, что знаешь. Все, что я рассказывала и что ты сам видел.
Морозов тянет с соседнего пуфика плед, оборачивает им мои плечи и, похлопывая по спине, уговаривает больше не нервничать и беречь себя, потому что Кирилл этого не стоит. Каким-то осколком сознания, на который внезапно попадает солнечный свет, я понимаю, что для этой вражды недостаточно только моих обид. Что между моим отцом и Кириллом стоит еще что-то.
— Что случилось? — слышу позади уже знакомый женский голос.
Это Татьяна — жена моего отца. Почему-то ее голос меня пугает, и я инстинктивно прижимаюсь к Морозову изо всех сил, как будто боюсь, что прямо сейчас меня отругают за чужой проступок.
Женщина останавливается рядом, скрещивает руки на груди и всем видом дает понять, что если ей прямо сейчас во всем не покаются, то она все рано узнает правду, но это будет больно и грубо.
— Мы поговорим об этом позже, — сухо отвечает ей Морозов. — Будь добра, скажи Ольге Ивановне, чтобы приготовила Кате чай, как она любит.
— Я бы хотела знать сейчас, — немного повышая тон, требует женщина.
— А я — хозяин в этом доме, и пока я жив, будет так, как я сказал. Твои желания, пока они не касаются лично тебя, можешь держать при себе.
Я немного выдыхаю, потому что именно так вел бы себя мой отец, если бы он в самом деле у меня был. Так я думала, когда в школе меня задирали мальчишки, и некому было за меня заступиться.
Татьяна выразительно измеряет меня взглядом-линейкой, потом пожимает плечами и уходит. Только после этого я снова могу нормально дышать и делаю это так громко, что мой отец начинает тихонько посмеиваться.
— У Татьяны в самом деле характер — не сахар, но она хорошая женщина и появилась в моей жизни именно в тот момент, когда я был готов разочароваться в людях. Пойдем, нужно найти место, где нас никто не побеспокоит.
Он уводит меня в кабинет, хоть это помещение больше напоминает комнату отдыха: здесь картины, книги, письменные принадлежности, но в углу стоит ретро-проигрыватель для пластинок, и я быстро, повинуясь импульсам, присаживаюсь к стойке с потертыми пластинками, безошибочно выбирая нужную: старый аудио-спектакль «Алиса в Стране чудес». Неверное, нужно спросить разрешения, но я не хочу потерять ни одной секунды, пока в моих руках снова оказывается тонка нить памяти.
Почему здесь я чувствую себя спокойнее?
— Тебе она очень нравилась, — говорит отец. — Говорила, что в детстве слушала такую же.
— Старый проигрыватель у бабушки, — киваю я, почему-то радуясь, словно ребенок и, вслед за диктором начинаю повторять начало спектакля. Слово в слово, с той же интонацией, выдерживая хирургически точные паузы.
Это несправедливо, что я помню пластинку, которая ничего не меняет в моей жизни, но совершенно не помню самое важное.
Отец продолжает стоять рядом, даже когда меня подкашивает очередная волна неуверенности. Он просто подставляет плечо, куда я роняю голову и молча собираюсь с силами для серьезного разговора. Даже не знаю, с чего начать: может быть, сначала все-таки посмотреть, что я привезла в том маленьком желтом чемодане? Или сначала выслушать отца и узнать хоть что-то о своем прошлом?
— Я говорила тебе, что жду ребенка? — озвучиваю первую оформленную мысль, потому что от ответа на этот вопрос зависит многое. Например, знала ли я ребенке. Человеку, рядом с которым мне так спокойно и тепло, я наверняка сказала бы о том, что беременна. Человеку, который по воле судьбы оказался моим единственным живым родственником.
— Что? — тихо и как будто испуганно переспрашивает Морозов. Отодвигает меня на расстояние вытянутых рук, стискивает плечи, пытливо заглядывая в глаза. — Ты уверена? Кто тебе это сказал? Ростов?!
Не очень похоже на голос человека, который только что узнал, что будет дедом — еще один тревожный звоночек, хоть с самого своего пробуждения я ни разу не слышала, чтобы он хорошо отзывался о моем муже.
И, самое главное — отец ничего не знает о ребенке.
Потому что я тоже этого не знала или знала, но скрыла ото всех? Почему?
Я не хочу об этом думать, не хочу пускать в свою голову противную мысль о том, что причиной такого тотального молчания могла быть простая банальность, теперь уже ставшая достоянием общественности: этот ребенок не моего мужа.
