— Ты мог бы принести мне его завещание? И узнать у адвоката, могу ли я оспорить отдельные пункты?
— Какие, например?
— Полагаю, он не собирался делать из меня сиделку, и прописал в завещании, в какой приют я должна его сдать.
— Так и есть. Он в горах. Хороший приют для инвалидов. Горный воздух, сосны и озера.
— Я сейчас тебя стукну! — нахмурилась я. — Вот ничего этого не будет. Я его не отдам.
— Нафига тебе, молодой и красивой, муж-овощ? Ты не горячись, а? Он сам так захотел. Забудешь о нем, найдешь нормального мужика, выйдешь замуж, родишь ребенка…
— Ребенка! — озарило меня. — Всё, иди. Принесешь мне копию его дооперационных маразмов и консультацию юриста. Я хочу знать, могу ли я оставить его себе. Полностью.
— Вот бабы-дуры, — Гоша махнул рукой и вышел.
Я нервно облизнулась и подошла к кровати. Ребенок… Вряд ли мой Громов позаботился о сдачи спермы в банк, чтобы я потом могла родить от него ребенка. Сейчас то не могу, он сам об этом позаботился. А теперь о нашем будущем стоит позаботиться мне.
Отвела край одеяла и задрала больничную робу, примеряясь, как лучше взять у спящего мужа сперму, чтобы заморозить на крайний случай.
А вдруг я не смогу оспорить завещание? А вдруг у меня заберут Андрея и даже увидеться с ним не дадут? В общем, крайних случаев было много, чтобы постараться сделать мужу минет, и получить свою крошку в пробирке.
Я смущенно посмотрела на безмятежное лицо Андрея:
— Прости, но ты сам виноват! О таких вещах предупреждать надо, — пробормотала я и склонилась над ним.
Первые несколько минут казались безнадежными, но потом я вовлеклась, а член стал увеличиваться в размерах. Не так как раньше — хлопнешь в ладоши и уже торчит стойкий оловянный солдатик, пусть медленно, но он наливался.
Я поерзала, чувствуя напряжение между ног. Просунула руку, сжала бедрами и застонала, продолжая посасывать и облизывать тугую головку. В тот момент, как член встал на всю длину, я почти убедила себя, что ничего с моим Громовым не случится, и сам встанет как миленький, еще бегать за мной и за добавкой будет!
Но тут дверь в палату открылась, я отскочила от мужа, неловко поправляя больничное одеяло и краснея, когда член приподнял его, явственно демонстрируя, чем я только что занималась.
Вошел врач, в белом халате с маской на лице. Он мельком посмотрел на меня, подошел к кровати и взял карточку. Я отошла к окну, чтобы не мешать доктору, но в отражении стекла видела, как тот отложил карточку, достал из кармана шприц, снял с иголки колпачок и воткнул иглу в рабочую капельницу.
Кто этот врач? Разве кроме лечащего врача кто-то имеет право вносить коррективы в лечение? Почему он достал шприц с лекарством из кармана? Разве уколы и капельницы не должны делать медсестры? Когда я болела, это четко соблюдалось!
Я резко развернулась, врач дернулся, и я закричала, узнав Валеева Сергея.
Кроме меня в палате был только мой беспомощный муж и тот, кто несколько раз пытался его прикончить. Я не сомневалась ни секунды, бросаясь на юриста и выбивая шприц у него из рук. И кричала, кричала как безумная, пока он не воткнул меня лицом в матрас, вжимая за шею так, что я задыхалась и не могла подняться.
— Даже хорошо, что ты, тварь, здесь. Сдохнете оба. У него не выдержит сердце, а ты покончишь собой от горя. Всё дело мне испортила. Выкарабкалась, когда должна была гнить в глубоком колодце! Не будет тебя — не будет обвинений. Не станет его — вся фирма будет принадлежать мне.
Я дернулась в последний раз, чувствуя, что нахожусь на грани обморока. Он же убьет… убьет нас!
— Что ты, что сестра — шлюхи, которых только иметь можно, тва… А!
Хватка ослабла, а юрист на полуслове заткнулся. Я резко разогнулась, хватая ртом воздух, отступая, шаря руками в поисках подходящего оружия для самообороны, когда увидела, что Валеев лежит в ногах у кровати, рядом валяется тренога капельницы, так удачно приложившаяся к черепушке юриста.
Я с ужасом посмотрела на мужа, у него же, наверное, катетер с корнем выдернуло!
Громов смотрел на меня ясными глазами и молчал.
— Андрей?..
Всхлип вырвался сам собой.
— Андрей, ты… Как ты? Что-то болит? Ты помнишь меня? Сейчас врача позову!
— Не… надо… врача. Продолжай.
Он скосился на место возвышения одеяла, которое не опустилось ни на сантиметр.
Вот тут мне полегчало. Это точно мой Громов! Только ему могло прийти в голову продолжить минет, когда убийца только что покушался на наши жизни.
— Это был экстренный план, — поджала я губы.
— На… какой... случай.
— Ну… если тебя убьют, например. А у меня даже нет замороженной спермы, чтобы родить твоего ребеночка.
— Это… упу… щение. Тогда… поторопись… Он скоро... очнется.
Вот это Андрей вовремя напомнил!
Я заорала, бросившись к двери и во все легкие призывая врача, медсестру и охранника!
Андрей уснул. Или потерял сознание от слабости. Но главное, все, что творилось в его палате после вызова помощи, он пропустил.
Вечером в палату ворвался зять с сестрой. Оба выглядели встревоженными.
— Как он? — сразу начал безопасник.
— Как ты? — перебила его сестра.
— Нормально, нормально. Спасть собиралась.
— А он?
— Еще не просыпался. У него день тяжелый был.
— Наслышаны.
Я пересказала им историю с нападением и арестом юриста. Про то, что боссы с фирмы все взяли под контроль. Что Андрей пришел в себя, правда потом ушел в себя снова, зато его завещаниями теперь смело можно подтереться.
Ну и пока Сергей разговаривал с врачом на правах телохранителя, друга и родственника, я отвела Маринку в сторонку и изложила ей проблему.
— Так, сопрешь в процедурной закрывающуюся пробирку, возьмешь образец…
— Куда?
— В рот, Арин, в рот! А потом выплюнешь в пробирку. И держи в тепле, иначе непригодная будет. Отдашь мне, а я пристрою на хранение.
— Спасибо тебе огромное! Чтобы я без тебя делала?
— Без мужа бы на полях куковала, — усмехнулась сестра, обняла и поцеловала, при этом морщась. — Время кормления, Груди каменные. Мы, наверное, пойдем. А ты звони, как будешь готова.
— Ага… Мариш? А с ним, как? Решили?
Сестра украдкой оглянулась на мужа.
— Он самый лучший. Тот, последний, помнишь я тебе про него говорила? Сначала сказал, что ради ребенка, но потом… Я рассказала ему про свои долги и про своей единственный раз, который был ошибкой. И про то, что я никого и не помню толком, кроме него…
