В комнату заглядывает мама.
— Тамилочка, пора!
Уже?!
— Ох, какая ты у меня красавица, — причитает мама, стряхивая с платья невидимые пылинки. — Да и жених… Он такой…
Она показывает мне два больших пальца.
— Да, — соглашаюсь я.
Мама ведет меня в залу, где уже яблоку негде упасть. Тут собрались самые близкие родственники. Я останавливаюсь позади Ахарата, и сваты обращаются к нему с вопросом, согласна ли я выйти замуж за прекрасного человека Ильяса. Говорят мужчины, я же украдкой рассматриваю женщин, ведь одна из них — мать Ильяса. Его взгляда я упорно избегаю, потому что отчаянно трушу. Страшно увидеть злость, досаду или презрение. После такого я навряд ли смогу изобразить радостную невесту.
Одна из женщин кажется смутно знакомой. Она смотрит на меня холодно, осуждающе. Чуть позже ее представляют, и я вздрагиваю. Мама Ильяса! Но что плохого я ей сделала? Сбежать хочется еще сильнее: мало мне свекра-насильника, так еще и свекровь заранее ненавидит!
Сваты, заручившись согласием Ахарата и мамы, отходят в сторону. Ко мне приближается Ильяс. Пока он делает предложение, я смотрю в пол, и лишь когда нужно ответить, поднимаю взгляд, как будто ныряю в ледяную воду.
Ильяс кажется расстроенным, но вежливо ждет, протягивая мне кольцо. Видимо, я слишком долго молчу, потому что мама незаметно дергает меня за рукав.
— Да, — произношу я, едва шевеля губами.
И протягиваю Ильясу руку.
Кольцо слишком вычурное: массивное, с огромным бриллиантом. Оно садится на палец, как влитое. Сваты и гости бурно радуются, кричат, поздравляют. Мне вручают тот самый букет из белых роз. А я едва выдавливаю улыбку: все силы уходят на то, чтобы сдержать слезы.
Следующий час проходит в муках: я принимаю дары. Это еще не свадьба, поэтому сервизов и бытовой техники нет. Семья жениха демонстрирует, что может обеспечить невесту всем необходимым. В чемоданах шубы, платья, платки и нижнее белье. На отдельный стол сгружают огромные коробки конфет, среди них — такие же коробки с деньгами. Отдельным пунктом — ювелирные украшения. И все под уверения, что «тут немножко, девочке на первое время».
Ильяс стоит рядом, но, к счастью, я его не вижу. Откровенно говоря, у невесты есть свои преимущества: можно лишь улыбаться и благодарить, не вникая в суть происходящего. Но вот если мне когда-нибудь придется организовать такое для своей дочери… или готовить чемоданы с вещами для невестки… Нет, увольте! Впрочем, с моим «везением» я останусь без детей.
После того, как содержимое каждого чемодана продемонстрировано Ахарату и маме, сваты и гости перемещаются во двор, к накрытым столам. Не знаю, где Ахарат раздобыл музыкантов, но в беседке, увитой виноградом, играют на сазе, балабане и дафе. Это что-то вроде лютни, дудки и бубна. А лезгинку танцуют подростки в национальных костюмах, не иначе как из местного ансамбля.
Естественно, гости требуют танец жениха и невесты. На самом деле сватовство проходит скромнее, но родственники явно решили погулять от всей души, так как на свадьбу попадут не все.
— Танцевать умеешь? — неожиданно шепчет мне на ухо Ильяс.
Я и забыла, что он где-то рядом.
— А ты?
Девушке несложно выписывать круги, главное, руки правильно держать, а мужчине сложнее, если не знать основных движений.
Ильяс усмехается и увлекает меня в круг. Пока мы отплясываем, я забываю о том, что между нами пробежала черная кошка. Я снова чувствую Ильяса так, как раньше, хоть и не поднимаю взгляда. Жаль, что длится это недолго.
Во время наших застолий всегда шумно и весело. Обычно я в них и не участвовала — помогала на кухне. Но сегодня не улизнуть, поэтому от шума вскоре разболелась голова. Скорее всего, еще и потому, что я нервничаю. А как можно сохранять спокойствие, когда рядом сидит Ильяс? Раньше женщины и мужчины не собирались за одним столом, но теперь это не так.
Разговаривать он не пытается, но нам не до того. И не в том мы положении, чтобы вести непринужденную беседу. Наверное, со стороны это выглядит прилично: смущенная невеста, словно набравшая в рот воды, и молчаливый жених.
Тосты и поздравления, поздравления и тосты. Несмолкаемая музыка. Смех и крики. Хорошо еще, пока никто не достал оружие, чтобы всласть пострелять. Тут и такое в порядке вещей.
Боль становится невыносимой. Я то и дело сжимаю виски пальцами, но о том, чтобы встать и уйти, не может быть и речи.
— Тами, тебе плохо?
Я едва сдерживаю всхлип. Дело даже не в том, что Ильяс обратил внимание на мои мучения. Он произносит эту фразу тем самым знакомым тоном: мягким и заботливым. А его «Тами» — как сливочное мороженое, что тает на языке.
— Все в порядке, — отвечаю я.
— Голова болит?
Не выдерживаю и киваю. Все равно он ничего не сможет сделать. Я уверена в этом, но Ильяс способен сотворить чудо. Он что-то говорит маме, та набрасывается на Ахарата, и вскоре меня отпускают под каким-то благовидным предлогом. Я почти ничего не соображаю, поэтому ничего не слышу, но безумно рада возможности спрятаться в доме. Закрыть окно и задернуть шторы — и наслаждаться долгожданной тишиной.
Мама хлопочет возле меня, приносит лекарство.
— Ай, Тами, что ж ты молчала? — вздыхает она. — Боли опять вернулись?
— Переволновалась просто, — успокаиваю я ее, освобождаясь от золота и платья.
Кольцо Ильяса тоже снимаю, не задумываясь о его значении.
— Ты что? — пугается мама. — Это кольцо всегда должно быть у тебя на пальце.
Послушно возвращаю его на место, придется привыкать. Почему я не могу радоваться такому подарку, как обычная девушка? Кольцо, словно удавка, накинутая на шею.
— Отдохни, — говорит мама. — Там уже не до тебя, гости будут есть, пить и танцевать.
Закрываю глаза и пытаюсь отстраниться от боли. Как назло, вспоминаю массаж с ароматическим маслом, а потом и все остальное: утреннее кофе, вкусные завтраки, ванну, нежность и заботу. И вместо того, чтобы успокоиться, рыдаю, уткнувшись лицом в подушку.
Это так несправедливо! Почему именно он? Почему?!
— Тамила?
Женский голос вроде бы незнаком, но…
Поднимаю голову и вижу маму Ильяса.
— Ты… плачешь?
— Го… голова сильно болит, — оправдываюсь я поспешно, чтобы она не подумала, что это от горя.
— А я зашла узнать, как ты. — Она наклоняется и гладит меня по плечу. — Позвать кого-нибудь?
— Н-нет, не надо. Спасибо, это пройдет. Лекарство я уже приняла.
— Не плачь, кüçüğüm[1]. Не надо. Скоро тебе станет легче.
В голове что-то щелкает. Я вдруг понимаю, отчего мама Ильяса кажется мне знакомой, и ее голос — тоже. После изнасилования я хотела рассказать все маме, бросилась к ней за защитой, но в коридоре наткнулась на женщину, которая стала меня утешать. Ей удалось выведать все, ведь я и не думала ничего скрывать. И именно она убедила меня, что лучше ничего не говорить маме. Мол, это позор, а доказать ничего я не смогу, меня же и обвинят в разврате. Küçüğüm — так она меня называла.
