Ноги не слушались, в ботинки словно налили бетон, с каждым шагом становилось все тяжелее их поднимать, но одновременно с этим становилось легче самому. Чем ближе я был к выходу, тем лучше чувствовал себя. Между мной и силуэтом возник барьер, магнитное поле или что-то в этом роде, что затрудняло мои движения, не хотело пускать. Я двигался, как при замедленной съемке, разрывая невидимые ремни, тянущие обратно к боли. Короткий шаг, и тело уже не трясет. Еще один, и я больше не чувствую отбитые почки.
– А-а-а-а-р, – рычал я зверем, будто сопротивляясь силе призрачного охотника, стянувшего на моей шее аркан, не пускающего меня вперед, на волю, туда, где мне наконец станет хорошо.
Я преодолел первый барьер, и теперь меня сдувало ветром. Он не был холодным, как во время грозы, горячим, как песчаная буря, – просто ветер, который сдул бы меня, как зонтик, если бы не бетонные ноги.
Оставалась половина пути. Боль отступила окончательно, тело стало легким и бесчувственным, как перо, я уже не шел, а плыл по воздуху. Вместе с болью исчезла тревога, пропала злость. Когда я достиг порога, то почувствовал себя вытряхнутым ковром.
Все дерьмо, что годами копилось внутри меня, давило и отравляло, исчезло. На душе не осталось тревог, не осталось злости и обид. Я чувствовал себя превосходно, девственным белым листом, готовым принять новую историю или остаться нетронутым. Внезапно тень в коридоре превратилась в ребенка, светловолосого пацана-пятиклассника. Он стоял в просторной рубахе до колен и смотрел на меня невинными голубыми глазами.
– Ты кто? – спросил я его.
Но пацан не стал отвечать, он поднял руку с вытянутым вперед указательным пальцем, намекая на то, что я должен посмотреть назад.
– Нет, пожалуйста, – начал умолять я его.
Не знаю почему, но мне не хотелось оборачиваться. Позади были боль и страдания, я не хотел даже смотреть в ту сторону.
Но мальчишка был непреклонен, он указывал мне за спину, не произнося ни слова. В его глазах таилась неистовая сила. Он был меньше меня раза в два, но мне казалось, что все наоборот, из нас двоих я – пацан, а он – гигант невероятного роста и силы, способный держать целый мир на своих маленьких руках.
Я медленно повернул голову и увидел, что камера снова обрела свои естественные размеры. Маленькая комнатушка с металлическими решетками на стенах и завалившейся деревянной кроватью, на которой сгрудилось безжизненное тело – мое тело.
– Э-э-то что – я?! Я умер?!
Шаг вперед, и тут меня накрывает болезненная печаль, она врезается в лицо огромным костлявым кулаком, затем кулак превращается в невидимую клешню и, грубо схватив меня за лицо, начинает затягивать обратно. Я быстро отворачиваюсь, и хватка ослабевает.
Мальчишки и след простыл. Коридор был пуст. Низкий густой туман заволок весь пол и двигался по течению, которое брало начало от моей камеры и стремилось к железной дороге. Все вокруг выглядело так же, как и раньше, но лишь картинка перед глазами была смазанной, искаженной. Стены буквально таяли на глазах, потолок то опускался, то поднимался, точно я бродил по зеркальному лабиринту.
Я подошел к камере Андрея, с которым недавно общался, и увидел его сидящим на кровати.
Выглядел он паршиво, как и все вокруг. Я слышал, что тюрьма забирает у людей многое, начиная от свободы и заканчивая душой, но я никогда не видел, чтобы люди выглядели одновременно на тридцать и на восемьдесят лет.
Он посмотрел на меня глазами, залитыми бескрайней тоской. Жертва обстоятельств – такой же, как и я. Обычный парень, работяга, почему он должен тут находиться? Он смотрел прямо и не отводил взгляд.
Я подошел ближе, протянул руки к его калитке. «Я должен ему помочь, мы сможем уйти вместе».
Увидев, чтó я собираюсь сделать, он молча замотал головой, но я не понял намека, и когда мои пальцы достигли металла, решетка ужалила меня, и я резко отдернул руку. На коже проявилась маленькая полоска ожога, моментально зарубцевавшаяся и превратившаяся в шрам. Палец горел, боль была сильной – кажется, то же самое было с Максимом, получившим прутком по своей проклятой физиономии.
«Нет, этого не может быть, – меня буквально вывернуло наизнанку от того, что я только что понял, – получается, получается…»
Я посмотрел на Андрея, пытаясь отыскать в его печальных глазах ответ, но не тот, который был очевидным; мне хотелось, чтобы он успокоил, сказал, что я ошибаюсь. Он молчал, даже не двигался, и этого было достаточно, я все понял без слов.
«Что ж, получается, раз я мертв, то и ты мертв, и все в этой тюрьме мертвы».
– Но почему я не за решеткой, что происходит? – спросил я у стен, но они не ответили.
Краем глаза я заметил, что сбоку кто-то стоит. Я осторожно повернулся. Мальчишка стоял всего в метре от меня.
– Кто ты? Что происходит? – снова спросил я его.
Но, похоже, сегодня никто не собирался мне отвечать.
Он развернулся вокруг собственной оси и направился в сторону железной дороги; кажется, я должен был идти следом. Медленно, будто прогуливаясь теплым летним вечером по центральному парку, мы покидали коридор. Проходя мимо камер, я заглядывал в каждую из них и видел, как оттуда на меня смотрят печальные глаза, словно провожая в далекий путь.
Мы вышли на платформу, где нас уже ждала припаркованная «карета». Парень подождал, пока я усядусь, и только после сел сам. Он не нажимал никаких кнопок, даже поручни не опустились, и вагонетка начала свое движение плавно, без рывков, словно мы полетели, а не поехали по рельсам.
Быстро набрав скорость, мы через несколько секунд приблизились к тоннелю, и его огромная каменная пасть, подобно рту гигантского удава, с радостью проглотила нас. Скорость увеличивалась с каждой секундой. Я чувствовал это потому, что все вокруг теряло и без того размытую форму.
Тусклый свет ламп сливался в длинные мерцающие полоски. Кажется, то же самое творилось и внутри меня. Жизнь превращалась в рисунок, сделанный акварелью и постепенно расплывающийся из-за большого количества воды. Куда-то поплыли мои воспоминания, мои чувства, заботы, все – значимое и не очень. Кажется, все, что было, было очень давно, так давно, что будто бы и не со мной. Я легко отпускал память о детстве, юности, куда-то исчезали школьные годы, а за ними потянулось и все остальное.
Тоннель не заканчивался, мы не проезжали мимо других станций или тюремных камер, не сворачивали, встречных вагонеток я тоже ни одной не заметил.
Казалось, что эта дорога никогда не закончится и остаток вечности я проведу в пути. Меня это в принципе устраивало, лучше так, чем в сырой грязной камере.
Но вот впереди я заметил белую точку. Вагонетка уже разогналась до такой степени, что все вокруг слилось в беспросветную темноту. Точка постепенно разрасталась, пульсировала. Она приближалась к нам или мы приближались к ней – было неясно, но я почему-то хотел, чтобы она не прекращала расти.
