Эрвин поднял трех красных белок. За поясом у него торчал отцовский пистолет.
– Сегодня попируем, – объявил он. Эмма уже четыре дня не ставила на стол ничего, кроме бобов с жареной картошкой. К концу месяца они всегда затягивали пояса, пока не приходил чек с ее пенсией. И она, и старик изголодались по хорошему мясу.
Ирскелл подался вперед на кресле.
– Ты ж их не из этого немецкого говна подстрелил? – Втайне он гордился тем, как парень владеет «Люгером», но по-прежнему оставался невысокого мнения о короткостволах. Уж лучше газовый пистолет или винтовка.
– Нормальная пушка, – сказал Эрвин. – Просто надо уметь из него стрелять, – старик поднял пистолет на смех впервые за довольно долгое время.
Ирскелл отложил каталог инструментов, который изучал все утро, и достал из кармана перочинный ножик.
– Ну, тащи тогда чего-нибудь, куда их положить, а я помогу освежевать.
Эрвин стягивал с белок шкурки, пока старик держал их за передние лапы. Они выпотрошили трупики на газете, отрезали головы и лапы и выложили окровавленное мясо в кастрюлю с подсоленной водой. Закончив, Эрвин собрал все отходы в газету и вынес на край двора. Ирскелл подождал, пока тот вернется на крыльцо, потом вынул из кармана пинту и сделал глоток. Эмма попросила его поговорить с мальчиком. Не находила себе места из-за последнего случая. Старик вытер губы и сказал:
– Играл тут вчера вечером в карты в гараже у Стабба-старшего.
– И как, много наиграл?
– Не особо что, – ответил Ирскелл. Вытянул ноги, опустил глаза на стоптанные ботинки. Опять латать придется! – Видал там Карла Динвуди.
– Да?
– Не больно-то он был довольный.
Эрвин сел сбоку от двоюродного дяди на древний и скрипучий кухонный стул, держащийся на вязальной проволоке. Оглядел серый лес за дорогой и закусил на минуту щеку.
– Злится из-за Джина? – спросил он. Прошла уже неделя с тех пор, как он упаковал сукина сына.
– Есть малехо, но, кажись, больше бесится из-за больничного счета, который придется оплачивать. – Ирскелл взглянул на белок, плавающих в кастрюле. – Так что стряслось-то?
Бабушке Эрвин никогда не видел смысла объяснять подробности чьего-нибудь избиения – в основном потому, что не хотел ее расстраивать, – но старика, знал он, не удовлетворит ничего, кроме голых фактов.
– Ленору задирали – он да еще парочка его жополизов, – сказал Эрвин. – Обзывались по-всякому, все такое. Ну я и вправил ему мозги.
– А что с остальными?
– И им тоже.
Ирскелл тяжело выдохнул, почесал щетину на шее.
– Не думаешь, что стоит сбавить обороты? Парень, понимать я тебя понимаю, но, черт, нельзя же отправлять людей в больницу за обзывательства. Пара пакетов на голову – это ладно, но, как я слыхал, уделал ты его капитально.
– Не люблю хулиганов.
– Господи боже, Эрвин, ты встретишь по жизни много людей, которые тебе не шибко понравятся.
– Может, и так, но к Леноре он больше приставать не будет.
– Слушай, не в службу, а в дружбу.
– Что такое?
– Убери пока «Люгер» от греха подальше в ящик и забудь о нем.
– Почему?
– Короткоствол придумали не для охоты. А для смертоубийства.
– Но я же в него не стрелял, – сказал Эрвин. – Навалял, и дело с концом.
– Да, я знаю. Это пока.
– А что с белками? Я каждую подстрелил в голову. Из дробовика еще попробуй так.
– Просто отложи пока, ладно? Пойдешь на дичь – бери винтовку.
Парень с миг изучал пол крыльца, потом поднял на старика подозрительно прищуренные глаза.
– Он тебе нахамил?
– Карл? – спросил Ирскелл. – Нет, он же не дурак. – Он не видел смысла говорить Эрвину, что на последнем и самом большом кону сидел с роял-флэшем – да спасовал, чтобы деньги забрал Карл с его двумя никчемушными парами. Хотя он знал, что так было правильно, от этой мысли все равно становилось нехорошо. На бочке лежало не меньше двух сотен долларов. Оставалось только надеяться, что врачу мальчишки достанется хоть что-то.
22
Как-то поздним субботним мартовским вечером Эрвин облокотился на неструганые перила крыльца и глядел на звезды, зависшие над холмами во всей своей далекой таинственности и торжественном блеске. Ранее этим вечером они с Хобартом Финли и Дэрилом Куном, его лучшими друзьями, купили пузырь у Слот-Машины – однорукого бутлегера, который работал в «Голодном ущелье», – и сейчас Эрвин все еще его попивал. Ветер пробирал до костей, но вискарь поддерживал тепло. Было слышно, как в доме во сне стонет и что-то бормочет Ирскелл. В хорошую погоду старик спал в продуваемом насквозь шалаше, который сколотил на задворках сестринского дома, когда переехал к ней пару лет назад, но, как только холодало, ложился на полу рядом с дровяной плитой – на подстилке из колючих домотканых пледов, пахнущих керосином и нафталином. Ниже по холму за «фордом» Ирскелла стояло главное достояние Эрвина – синий «Шеви Бел-Эйр» 1954 года с разболтанной коробкой передач. Понадобилось четыре года самых разных случайных подработок – рубить дрова, ставить забор, собирать яблоки, кормить свиней, чтобы скопить на машину.
Ранее в этот же день Эрвин возил Ленору на кладбище, к могиле ее матери. Хотя он никогда бы не признался, единственной причиной, почему он еще с ней туда ездил, была надежда, что она вспомнит какую-нибудь затаенную мелочь о папе или его друге-инвалиде. Его заворожила загадка их исчезновения. Хотя Эмма и многие другие в округе Гринбрайер как будто не сомневались, что эти двое еще живы и здоровы, Эрвину было трудно представить, чтобы такие тронутые ублюдки, какими, по слухам, были Рой и Теодор, растворились в воздухе и пропали без следа. Если это так просто, так бы все делали, рассуждал он. Эрвин не раз желал, чтобы отец выбрал именно этот вариант.
– Скажи, странно, что мы оба остались сиротами и попали в один и тот же дом? – заговорила Ленора, когда они вошли на кладбище. Положила Библию на ближайшее надгробие, слегка ослабила чепец и сдвинула назад. – Как будто нарочно, чтобы мы встретились. – Она стояла рядом с участком матери и смотрела на квадратный камень, лежащий на земле: ХЕЛЕН ХАТТОН ЛАФЕРТИ 1926–1948. В обоих верхних углах было вырезано по ангелу – крылатому, но безликому. Эрвин, цыкнув, сплюнул через щербинку между зубами и оглядел засохшие остатки прошлогодних цветов на соседних могилах, клочки травы и ржавую проволочную ограду, окружающую кладбище. Ему было неловко от таких речей Леноры, а с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, она заводила их намного чаще. Может, они и не состоят в кровном родстве, но ему было неуютно думать о ней не как о сестре. Эрвин хоть и понимал, что шансы не в его пользу, но все же надеялся, что она найдет себе парня раньше, чем ляпнет какую-нибудь глупость.
