В зале аудиенций пол и стены были сплошно устланы и увешаны персидскими коврами. В верхнем конце ее, справа, стоял стол, покрытый вышитым ковром; (под столом) был навес; слева от стола стояло кресло, сплошь усаженное тысячами восточных алмазов и разноцветных камней. Кресло это изготовлено в 1636 г. для Алексея Михайловича, отца (ныне царствующего) царя, о чем гласит латинская надпись, вышитая на спинке. Все кресло оковано золотом, в которое (и) вставлены камни. По правую сторону от стола, опираясь на него, стоял царь с непокрытой головой. К столу (вели) три ступени.
У дверей залы посланника встретил камергер и подвел к этим ступеням. Тут ему объявили, что ввиду прибытия другого посланника, который его заместит, (и) согласно требованию его государя, царь отпускает его. Затем Грунт сказал царю речь, причем, как было условлено ранее, не перечислил полностью его титула. (Было) также (решено), что на аудиенции посланник не будет обязан снять шпагу, каковое (обязательство) было, однако, установлено договором, заключенным между царем и блаженной памяти королем Датским Христианом V. Речь свою посланник произнес по-немецки, слово в слово по (тексту), переданному им за два дня перед тем на письме: ибо в России, прежде чем допустить посланника на аудиенцию, требуют от него списка с его торжественной речи, что в сущности, незаконно и в других (государствах) необычно. Делают это (русские) с тем, чтобы заранее узнать, не заключает ли в себе (речь) чего-нибудь неприятного. Во время (чтения речи) царь все стоял у стола. Когда Грунт кончил, великий канцлер граф Головкин передал ему царскую отпускную грамоту к королю, запечатанную большой российской печатью и завернутую в кусок красной тафты, после чего (посланник) был допущен к царской руке. (Царь) просил (Грунта) кланяться его величеству королю Датскому. Королевско-датский комиссар Розенбуш и состоявший при посланнике секретарь королевской миссии Schowboe, который тогда равным образом уезжал, тоже поцеловали у царя руку. Затем Грунт вышел задом из залы, сел в свою повозку и прежним порядком был отвезен домой.
Царь приказал угостить посланника в его доме (обедом). (За столом) по русскому обыкновению подавались сначала соленые яства, затем жаркое и потом супы. (Все подавалось) на серебряных блюдах стариной работы. Перед посланником положили два больших ножа с золотыми рукоятками и большую золотую ложку; перед остальными же гостями (лежали) обыкновенные серебряные ложки. За здоровье за столом пились из больших серебряных позолоченных кубков (в следующем порядке): чаша короля Датского, чаша царя, чаша королевы Датской, чаша датского наследного принца, чаша царевича Московского, чаша датского королевского дома и чаша русского царского дома: таким образом датский двор всегда предпосылался русскому.
Перед отъездом Грунта царь сделал ему честь — пожаловал ему свой portrait или изображение, украшенное алмазами. Впрочем, (алмазы), ввиду их плохого (качества) и изъянов, не (представляли) большой ценности. Русские приняли за обыкновение, перед отбытием иностранных послов от (царского) двора на родину, взамен известной суммы денег, которая (в этом случае) дается им при других европейских дворах, дарить их соболями, чем соблюдается экономия: ибо соболи, ежегодно поступающие в царский приказ из Сибири, достаются царю даром. Равным образом и Грунт, вместо (денежного) подарка, надлежавшего ему по праву, как посланнику, получил 100 пар соболей; впрочем, опасаясь, что он не выручит их стоимости, Грунт устроился так, что русские приняли соболя обратно и взамен уплатили ему 1000 рублей.
5-го. Царь катался по Немецкой слободе. Он велел привязать друг к другу 50 с лишком незапряженных саней и лишь в передние, в которых сидел сам, (приказал) запречь десять лошадей; в остальных (санях разместились) важнейшие русские сановники. Забавно бы видеть, как, огибая угловые дома, (сани) раскатывались, и то тот, то другой (седок) опрокидывался. Едва успеют подобрать упавших, как у следующего углового дома опять вывалятся (человек) десять, двенадцать, а то и больше. Царь любит устраивать подобного рода комедии — даже, как сказано выше, и тогда, когда занять самыми важными делами, которыми между тем ведает один, ибо как на суше, так и на море должен сам все делать и всем распоряжаться, притом (решать) и текущие государственные вопросы. Что же касается его невежественных, грубых подданных, то от них (царь) имеет мало помощи, зато лично одарен столь совершенным и высоким умом и знаниями, что один может управлять всем.
10-го. Получив разные поручения от короля, я отправился рано утром (к царю) в слободу, называемую Преображенской. (Расположена она) верстах в двух от Немецкой слободы. Царь живет там в небольшом неказистом, плохом подворье, построенном исключительно из леса и напоминающем священнический двор в Норвегии. Ворота (подворья) всегда заперты, и к ним приставлена стража, так что никто туда попасть не может; (посетителю) трудно даже добиться, чтоб (о нем) доложили. Сюда царь удаляется с двумя-тремя приближенными, не столько для занятий, сколько во избежание всяких посещений.
После долгого промедления меня наконец впустили, и я доложил царю о своем деле. Он велел, чтобы я в тот же день повидался с его министрами и переговорил с ними. Вследствие такового (приказания) из Преображенского я поехал к великому канцлеру графу Головкину и имел с ним и с вице-канцлером Шафировым разговор по королевским делам. Как при этом, так и при других свиданиях великий канцлер в своем доме всегда уступал мне (место по правую) руку. В конце концов решили, что на следующее утро мне будет дана царем не торжественная, а частная аудиенция. При этом я попросил, чтобы для сопровождения меня на аудиенцию прислали за мной по меньшей мере камергера, но (на это) не согласились и (назначили ко мне) только секретаря. Затем я отправился домой. Несмотря на все старания и просьбы, торжественной аудиенции с обычным церемониалом я добиться не мог. Предлогом к отказу (русские) выставляли то, что верительная моя грамота к царю была запечатана не большой королевской канцелярской печатью, а лишь кабинетной, подобно (простым) письмам, ибо она была писана и помечена во время путешествия короля по Италии, и что на адресе царский титул приведен не полностью. Я заручился, однако, от великого канцлера письменным удостоверением в том, что настоящая частная аудиенция не помешает мне в свое время требовать аудиенции торжественной. Привел я при этом следующие мотивы: предлог, на основании которого (русские) отказали мне в торжественной аудиенции, по самому существу не имеет значения, ибо подобного рода грамотам собственноручная подпись короля придает более весу, чем печать или титул, выставленный на адресе. Но (в настоящую минуту) мне приходилось мириться (с предложением русских), так как обстоятельства не позволяли (мне) входить (с ними) в особые пререкания ни по этому, ни по многим другим (вопросам).
11-го. Уведомившись рано утром, что для сопровождения меня на аудиенцию великий канцлер Головкин прислал ко мне лишь секретаря, я, ввиду отсутствия в данном случае всякой торжественности, предпочел отправиться на аудиенцию один, почему и велел сказать секретарю, что я еще не готов, (что) прошу его ехать вперед, а (что) сам поеду через час
[183]. Затем секретарь уехал. Спустя некоторое время отправился (и) я в Преображенскую слободу, или предместье, где находился царь в своем убогом упомянутом и описанном выше доме. У дверей, лишь только я прибыл, встретил меня секретарь и повел на так называемый головкинский двор, (находящийся) шагах в ста от царского домика. Когда граф Головкин прислал мне сказать, что пора (на аудиенцию), я поехал на царское подворье (в экипаже), а секретарь предшествовал мне (пешком). Как я вошел в комнату, смежную с царской, граф Головкин вышел (ко мне), встретил и ввел к царю. Не будучи еще готов, царь стоял полуодетый, в ночном колпаке; ибо о церемониях он не заботится и не придает им никакого значения или по меньшей мере делает вид, что не обращает на них внимания. Вообще, в числе его придворных нет ни маршала, ни церемониймейстера, ни камер-юнкеров, и аудиенция моя скорее походила на (простое) посещение, нежели на аудиенцию. Царь сразу, безо всякого (обмена) предварительными комплиментами, начал говорить о важных предметах и с участием вице-канцлера стал обсуждать государственные дела. При этом, не соблюдая никакого порядка, мы то прохаживались взад и вперед по комнате, то стояли (на месте), то садились
[184].
