Не было ни намеченного маршрута, ни забронированных гостиниц: они просто отчалили в северном направлении по шоссе M1. Где-то в центральных графствах Пола развеселил дорожный указатель с надписью «Эшби-де-ла-Зуш», и он попросил своих роуди узнать, нет ли в этом городке своего колледжа. Именно так они наткнулись на Ноттингемский университет.
Концерт для студенческого профсоюза назначили на обеденное время — подобно сотням, сыгранным им когда-то в «Каверн» в ливерпульскую эпоху Beatles, — с билетами по 40 пенсов. После того как новость быстро разнеслась по студгородку, в танцзал корпуса Портленд-билдинг набилось 800 студентов: многие пропустили занятия, многие убежали прямо с них, иногда в компании самих преподавателей. Пол вышел на сцену в джинсовом комбинезоне и красно-белой полосатой рубашке, объяснив, что Wings — начинающая группа, поэтому он заранее извиняется, если звучание будет немного сыроватым. Линда, дебютировавшая на сцене в качестве клавишника, появилась в бесформенном цветочном платье и кроссовках; рядом с собой она организовала импровизированный детский уголок, где все время находились Хэзер, Мэри и малышка Стелла.
Программа Wings включала только четыре их собственные вещи, которые были разбавлены старыми рок-н-ролльными хитами вроде «Long Tall Sally» и «Lucille» (у Пола была возможность впервые после долгих лет опробовать на публике свой фирменный литтл-ричардовский вопль). Но даже с этой добавкой, вспоминает Денни Сайвелл, им пришлось дважды сыграть «Give Ireland Back to the Irish», чтобы получился мало-мальски полный набор. Студенты были в восторге, однако в ту эпоху многоумных авторов-исполнителей с гитарами подпрыгивать под музыку было уже не модно. Линда, чья манера общения с публикой явно требовала дальнейшей шлифовки, язвительно спросила у ближайших к ней зрителей, что же они не взяли с собой свое вязание.
По тому же принципу «незваных гостей» было устроено еще десять концертов: в университетах Северной Англии, затем на юге в Оксфорде и на западе в Суонси. Входной билет везде стоил 40 или 50 пенсов, и с группой рассчитывались небольшой суммой прямо на месте. Позже Пол вспоминал, что постоянно пребывал в состоянии «совершенной паники… Довольно часто [мы с Линдой] переглядывались и говорили: „О боже! Во что мы ввязались?“» В Ньюкаслском университете Линда вдруг начисто забыла вступительные аккорды «Wild Life»; Пол заботливо бросился к ней на подмогу, но вдруг осознал, что тоже не может их вспомнить.
По его плану Wings после Wild Life должны были записать двойной альбом (так много новых песен у него накопилось). Он собирался стартовать в Лос-Анджелесе, а затем переместиться в студию Olympic, которая находилась в Барнсе на юге Лондона и в которой обитал Глин Джонс. С Olympic у Пола были связаны неприятные воспоминания — именно там Джон и Джордж попытались вынудить его подписать менеджерский контракт с Алленом Клейном. Однако, чтобы заполучить в продюсеры не имевшего недостатка в клиентах Джонса, с помощью которого он так надеялся наконец переубедить критиков, другого выбора у него просто не было.
Джонсу тоже было что вспомнить с не самым приятным чувством — как по заданию Beatles он компилировал всё новые и новые версии альбома Get Back и как от каждой из них авторы моментально воротили носы. Поэтому теперь, когда у него в руках оказался кнут надзирателя, он пользовался им с особым энтузиазмом. Привыкший работать с людьми уровня Rolling Stones, The Who и Led Zeppelin, Джонс почти сразу вынес для себя вердикт, что музыканты Wings им и в подметки не годятся: «просто компания парней, болтающихся вокруг Пола… чаще всего в позе „чего изволите“». На сессиях он сидел у себя в контрольной комнате, почитывая газету и отказываясь запускать пленку, пока им не удастся выдавить из себя что-то способное вызвать у него интерес. Периодически все кончалось перепалками, и в середине апреля Джонс сказал, что с него хватит.
Когда процесс записи застопорился, Пол решил выпустить сингл, который был обратной крайностью по отношению к «Give Ireland Back to the Irish» и который опустил репутацию Wings как рок-группы ниже нулевой отметки. Это была «Mary Had a Little Lamb» («У Мэри был ягненок»), сделанная в манере детской песни-распевки.
В тот момент запись Полом этого жеманнейшего из детских стишков была воспринята как язвительный выпад в адрес BBC и ее политической цензуры. Однако на самом деле идея родилась у него еще до «Give Ireland Back to the Irish»: он просто хотел выпустить что-нибудь специально для детей, включая своих собственных, которых поп-музыка обычно обходила вниманием (кроме того, на ферме Хай-Парк у его дочки Мэри действительно имелся любимый ягненок). Единственная и довольно вялая попытка протеста со стороны группы была озвучена Денни Лэйном: «Я сказал: „Погоди, Пол, я на такое не подписывался“». Однако в Wings, теперь и всегда в будущем, два голоса против трех считались большинством.
В отличие от множества детских стихов, у этого имелся конкретный автор — американская поэтесса XIX века Сара Джозефа Хейл. Пол использовал в своей версии редко звучащие второй и третий куплеты оригинального текста, а также добавил длинный припев, состоявший из «ла-ла-ла», к исполнению которого были привлечены сама Мэри и ее сводная сестра Хэзер. Сингл достиг девятого места в Британии, однако в Америке, где многие радиостанции предпочитали ставить сторону «Б», «Little Woman Love», она не попала даже в двадцатку.
Радиодиджеи, которые все-таки ее проигрывали, неизменно предваряли ее теми же самыми ироничными комментариями: «Когда-то Пол Маккартни сочинял и записывал такие песни, как „Michelle“, „Eleanor Rigby“ и „Penny Lane“. А теперь он споет нам „Mary Had a Little Lamb“».
Отец Пола был очень огорчен распадом Beatles. Для Джима Маккартни Джон с Джорджем по-прежнему были мальчиками, когда-то репетировавшими в его крошечной гостиной на Фортлин-роуд и поглощавшими все, что он успевал приготовить. Он не мог понять, как их былая дружба могла обернуться такой ненавистью.
Пока шло разбирательство в Высоком суде, к постоянному дискомфорту, который доставляли Джиму ревматоидный артрит и остеоартроз, на время добавился болезненный опоясывающий лишай. Энджи пыталась не давать ему смотреть телевизор с новостями о процессе, опасаясь, что от них ему станет только хуже.
Хотя никакие лекарства и процедуры не помогали остановить развитие артрита, Джим не допускал, чтобы недуг лишал его жизненных удовольствий. Он обожал своих внучек: трех от Пола и трех от Майка, который еще в 1968 году женился на местной девушке Анджеле Фишвик, с «нашим пареньком» в роли шафера. Как и у Пола с Майком, у всех девочек была возможность приобщиться к его «булькающей в глубине веселости», его абсурдистским ливерпулизмам («Нет волос на груди у чайки», «Это невозмороженно!»), самим оценить его непревзойденное мастерство в высовывании языка. «Ему часто было больно, когда они все забирались к нему на колени, — вспоминает приемная дочь Рут, — но он никогда этого не показывал».
После семьи главной отрадой жизни для Джима был Барабан Дрейка, призовой скакун, подаренный ему Полом на день рождения в 1964 году. С тех пор этот мерин успел выиграть несколько важных соревнований, обычно в присутствии парадно одетого и запасшегося биноклем сына — Пола или Майка, который наблюдал за тем, как отец гордо водит по кругу своего победителя. Кульминацией карьеры Джима как коневладельца стало участие в скачках на всемирно известной трассе с препятствиями в Эйнтри, что под Ливерпулем. Барабан Дрейка выиграл гонку на приз «Хилтон Плейт», стоявшую в программе сразу перед знаменитой «Грэнд Нэшнл».
