В тот день я свободно прошел через толпу, стоящую уже внутри кладбища. Милиционеры мне козырнули и вежливо пропустили нас с Татой на огороженное пространство. Вдоль штанкет стояли люди, которых было не больше, чем в обычные дни. Первый взгляд на памятник: что-то золотое стоит над могилой. Первое чувство — ощущение медного дешевого цвета. Золотой памятник — фигура Высоцкого пытается вырваться, освободиться от пут бронзовой ткани. Нимб за головой. В нимбе отражается затылок. Нет, это только нечто вроде нимба — гитара. За его головой — тыльной стороной. От грифа гитары — лошадиная морда. «Что за кони мне попались?» Есть в этом памятнике какая-то литературная безвкусица. Лицо совершенно не его. Ощущение, что над верхней губой усы. Хотя он и носил когда-то усы, на памятнике они ни к чему. Но главное — памятник, безусловно, вызовет «нужную» реакцию. И как доказательство — слышу голос космонавта Гречко:
— Я думал, что этот памятник не разрешат. Смотри-ка, стоит. Здорово!
Командора шаги злы и гулки!
Я решил, как во времени оном,
Не пройтись ли по плитам, звеня.
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня!
— Ничего, со временем потемнеет, будет лучше, — вздохнула Алла Демидова.
Круг замкнулся. За пять с лишним лет до этого я стоял на том же месте тоже рядом с Аллой. Был день похорон. Подойти к могиле было невозможно. Рядом с нами в полосатом пиджаке стоял Олег Даль.
Алла припомнила и рассказала мужу:
— Знаешь, когда застучали молотки, Миша сказал — мы же ничего не могли видеть и почти ничего не слышали: «Ну вот, застучали». А Олег сказал: «Интересно, кто следующий?»
Я не стал спорить, но помню, что ничего такого Олег тогда не сказал. Просто стоял бесслезный и смотрел. Просто мы все тогда об этом подумали.
Олег Даль
В тот солнечный июльский день 1980 года я видел Олега Даля в последний раз. Он стоял слева от меня в коричневом летнем пиджаке в белую полоску, трезвый, сосредоточенный, внешне спокойный. Молчал и смотрел туда, откуда доносился стук молотков. Поморщился, словно от мелкой неприятности. Подошла Галя Волчек, прошептала: «Может, хоть это на него произведет впечатление?» Это она о Дале. Я машинально ответил что-то вроде: «Хотелось бы». Но тогда мне, как и всем, было не до Олега. Заканчивался последний акт другой драмы. Оставалось только закрыть занавес и разойтись по домам.
Незадолго до конца его тридцатидевятилетней жизни на встрече со зрителями Далю пришла записка: «Олег Иванович, у вас есть друзья? Кто они?» — «Друзей у меня нет, — отвечал Олег. — Они у меня были. Влад Дворжецкий, Володя Высоцкий… — потом помолчал, глядя внутрь себя по своей обычной манере последних лет, и добавил: — Я чувствую, что они меня ждут…»
Когда очевидец рассказывал мне эту жуткую историю, я не удивился. Дело шло к тому. Безвкусная, кощунственная фраза была сказана без тени рисовки и абсолютно искренне. Прошло несколько месяцев, и Даля не стало…
У поэта Арсения Тарковского есть строчки:
Не описывай заранее
Ни сражений, ни любви,
Опасайся предсказаний,
Смерти лучше не зови!
Что говорить: произнесенное вслух слово — вещь не пустая.
Слово — только оболочка,
Пленка жребиев людских,
На тебя любая строчка
Точит нож в стихах твоих.
Когда от разрыва сердечной аорты в одночасье не стало Павла Луспекаева, я провожал его тело, которое увозил в Ленинград студийный рафик. Я был в состоянии шока, к тому же, хотя и не сильно, пьян. Прощаясь с покойным в морге клиники Склифосовского, я пробормотал что-то подобное тому, что сказал со сцены Даль. Вечером того же дня от удара об угол шкафа у меня произошло сотрясение мозга, и я оказался в Боткинской больнице. Когда пришел в сознание, обнаружил, что все лицо у меня синее. Кровь вышла на поверхность, и я остался жив.
Те дни были чрезвычайно трудными днями в моей в общем счастливой жизни. Я катился вниз и спешил к идиотскому концу, не сделав очень многое из того, что было мне, видать, написано на роду. Этот случай предостерег меня. Еще не бросив пить окончательно, я сумел взять себя в руки, и это дало мне возможность заняться делом, то есть трудиться дальше в меру отпущенных сил и способностей, которые, как известно, хотя и не зависят от нас, но требуют реализации. А если мы с ними поступаем нерачительно, то совершаем грех. Не перед собой, даже не перед людьми, а перед чем-то высшим — не умею сказать, перед чем… И как бы ни были скромны наши способности, это именно так. «Исполнен долг, завещанный от Бога мне, грешному», — говорит пушкинский Пимен, говорит Пушкин.
Мог ли Даль сказать эти слова о себе? Вот вопрос, который и по сей день не дает мне покоя. В попытке разобраться я начал записки о моем покойном товарище, талант которого был незауряден, прекрасен и мучителен для него самого…
В Ленинграде, на съемках, в номере гостиницы смотрю Даля в телефильме «Принц Флоризель». Неровно. Его партнер Игорь Дмитриев играет точнее, в жанре… И вдруг замечательный далевский кусок! Нет, все-таки Даль есть Даль! И вдруг — опять слабо, как нередко у него в последнее время, не сводит концы с концами, путает краски… Ах, вот опять взлет! Ну наконец, снял этот идиотский дамский парик. Свои прекрасные волосы, улыбнулся своей далевской улыбкой… Титр: конец фильма…
— А Даль-то поступил к нам в Малый!
— Ну да?
— Да, репетирует у Львова-Анохина в «Фоме Гордееве» роль Ежова.
— И как?
— Знаешь, потрясающе! На первой репетиции с листа так прочел, что все в отпаде… У нас в Малом от такого отвыкли. Все-таки он поразительный!
Значит, Даль в Малом. Вернулся на круги своя. Начинал там студентом, считал себя учеником Бабочкина (хотя не учился у него). Мыс ним оба сходились в любви к таланту Бориса Андреевича Бабочкина, оба считали его истинно большим актером, часто обсуждали, разгадывали актерскую его природу — то, что разгадать нельзя, но о чем всегда интересно размышлять. Значит, неакадемический Даль пришел в Академию… Надолго ли? Когда уйдет и как? Поскандалит или тихо-тихо соберет свои скудные пожитки, сложит в актерскую котомку, скажет, присвистнув, как Аркашка Счастливцев: «А не удавиться ли мне?» — и айда из Керчи в Вологду…
Галя Волчек уверяла меня, что Даль нигде не удержится, что у него мания величия, что такой уж он и ничего с этим не поделаешь. Я спорил, но вроде права оказывалась Галина Борисовна: ушел-таки Даль — сначала из «Современника», потом с Малой Бронной, где мы с ним опять служили вместе и где он так резво начал у А. В. Эфроса. За два неполных сезона сыграл в тургеневском «Месяце в деревне» студента Беляева, одну из главных ролей в «Веранде в лесу» Игнатия Дворецкого, репетировал в пьесе Э. Радзинского «Конец Дон-Жуана». Снялся в телевизионных работах Анатолия Васильевича в роли Печорина, в «Островах в океане» Хемингуэя, сыграл главную роль в его фильме по повести Андрея Битова «Заповедник». Немало! И все-таки ушел Счастливцев-Несчастливцев Олег Даль и от Эфроса…
