Что за черт! Почему? Сам Даль никогда про свои уходы и приходы до конца не объяснял. Не считал нужным. Можно было догадываться. А теперь, значит, в Малый определился. Уйдет — не уйдет? Ушел.
А теперь ушел навсегда. И отовсюду…
В начале 60-х, еще студентом школы Малого театра, Олег снимался в фильме по «Звездному билету». Казалось, что и сам Даль вытащил тогда свой звездный билет. Ничего уже не помню из той картины по знаменитой в те годы повести В. Аксенова. Память отчетливо зафиксировала только один кадр: Алик Крамер, которого играл Даль, стоит, по-моему в плавках, у моря на фоне неба. Стоит во весь рост, в профиль, одну худую длинную ногу выставил вперед, худые длинные руки скрестил на груди, которую тоже не назовешь мощной, голова гордо отброшена назад. Стоит эдаким галльским петухом, еврейским Сирано де Бержераком. Смешно, обаятельно стоит, не просто стоит — с выдумкой…
Слух об Олеге пришел в «Современник» еще до его показа в театре, после которого Даль вместе со своим сокурсником Виктором Павловым был, разумеется, принят — и принят с восторгом. Показ — дело особое, специфическое, чрезвычайно трудное. Поступающий играет перед всей труппой (так было заведено в те годы), тут же худсовет, главный режиссер. Он лишен привычной атмосферы спектакля, естественных реакций беспристрастного зала. Он играет перед носом у придирчивых коллег, а во втором туре должен сыграть из репертуара самого «Современника», актеры которого и решат его судьбу. Тот показ был одним из самых блистательных, изумительных показов, которые мне довелось видеть. А видел я их немало. Кто только не показывался в «Современник»!
Помню показ молодого Володи Высоцкого. Он тогда ушел из Театра Пушкина, поболтался по провинции с Театром миниатюр и решил прийти к своим товарищам по студии МХАТ, где Володя был со всеми на «ты». Он сразу был допущен на второй тур и сам выбрал для показа роли из нашего репертуара: Маляра в комедии М. Блажека «Третье желание» и Глухаря из пьесы «Два цвета». Обе роли с блеском играли два наших ведущих актера — Лелик Табаков и Женя Евстигнеев. Выбрать именно их было чистым безрассудством. Куда разумнее было бы наметить два слабых звена в цепи актерских ролей и продемонстрировать свое абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал, но… это был Высоцкий.
Беда в том, что в те времена, кроме него, об этом еще не догадывался никто или, во всяком случае, очень, очень немногие. Для нас он был просто младший товарищ по студии МХАТ, не снимавшийся в кино, ничего не сыгравший в театре, за исключением каких-то ролей у Равенских, в которых мы его к тому же не видели. Что мы о нем знали? Что пел какую-то блатнягу, играл на гитаре… И все.
В общем, Высоцкий показался, а вернее — не показался. Что мы увидели? Наглый малый, ростом невелик, красавцем не назовешь, голос хриплый, говорит — жилы на шее надуваются, и не юный какой-то с виду… Сыграл он нам в фойе и отечественного хулигана, и чешского алкаша. Сыграл неплохо, но и не блистательно — это уж точно. До наших ему было далеко.
Словом, не принял Высоцкого «Современник» в свое святое братство, не из ревности, не по злобе — просто не сумел разглядеть и понять, — и пошел Высоцкий искать свою судьбу дальше. «Я прийти не первым не могу! — споет он потом в замечательной своей песне об иноходце. — Я скачу, но я скачу иначе… По камням, по лужам, по росе… Говорят, он иноходью скачет. Это значит — иначе, чем все…»
Все, что Бог ни делает, — к лучшему. Так вышло и с Володей. Наш отказ привел его к Любимову, к Галилею и Гамлету, привел его к самому себе…
Даленок и его сокурсник Витя Павлов были, как сказано, наоборот, приняты на «ура». На втором, заключительном туре они играли первую картину из «Голого короля». Даль — Генрих, Павлов — Христиан. Играли в костюмах из нашего же спектакля с нашими же актерами, которые им подыгрывали. Уже после первого тура мы недоумевали, зачем ему дальнейшие испытания:
— Олег Николаевич! Олег! Ну зачем ему мучиться на втором туре? Парень — блеск! Ты что, сам этого не видишь?
— Парень действительно хороший. Но порядок есть порядок: мы зачем-то принимали Устав? И потом, второй тур ему только на пользу. Поверьте мне. Такому надо закаляться. К тому же он не один. Есть Павлов. Сыграют на показе Генриха и Христиана, а потом сразу введем их в спектакль — пусть дублируют Земляникина и Круглого. И спектаклю на пользу, и наш Устав не нарушен. Все должно быть разумно и справедливо.
Второй тур стал праздником. Партнеры подыгрывали новичкам, как на премьере. Принцесса Генриетта — Дорошина, смешная, длинноногая, с тонкой талией, наша круглолицая Нинка рдела от любви к Генриху — Далю маковым цветом. И Павлов, и Даль, оба были в ударе. Потом, уже войдя в спектакль, они, к сожалению, так в нем никогда не играли, хотя были лучше первых исполнителей во много раз.
Даля мы называли Даленком. Точно — Даленок! Олененок. Еще не Олег: Олежек. Олег у нас — Ефремов. Но и не Лелик. Лелик — Табаков. Итак, Олежек Даль, или Даленок. Насколько я знал и понимал Большого Олега, он должен был обожать Олега Маленького. По многим причинам. По какому-то внутреннему сходству натур, да и по внешнему тоже. Посмотрите на фотографию молодого Ефремова, вспомните ефремовского Ивана-дурака в Центральном Детском или слугу в «Мещанине во дворянстве». Даленка можно принять за его младшего брата. Да, Олег Даль скорее происходит из «породы Ефремовых», чем от далекой датско-немецкой ветви знаменитого Владимира Даля — составителя толкового словаря и врача Пушкина. Кстати говоря, потомок ли он его, я не знаю до сих пор. Взглянешь на молодой портрет «предка» — вроде похожи, да и Даленок в подпитии туманно на это намекал, однако в трезвом виде никогда на эту тему не заговаривал.
Да это и не важно. А вот сходство-несходство натур создателя «Современника» и только что принятого вчерашнего студента Олега Даля было очевидным. Даль и по складу дарования идеально подходил эстетике Олега Большого: органичный, живой (высшая похвала Ефремова), темпераментный, пластичный, с поразительным чувством юмора, с причудливыми актерскими ходами (меня Ефремов дразнил «логистом»). Словом, мы ожидали и надеялись (иногда и завидуя), что у Даленка сложится в нашем театре счастливая судьба.
Нет, с самого начала все пошло через пень колоду.
Приняли Даля в театр весной, перед отпуском. Он поехал сниматься в Одессу, там же снималась и Нина Дорошина. Вернулись они женихом и невестой. Дорошина старше Даля годков на семь, но смотрелась прекрасно. Ну почему бы и нет, собственно? Однако странно… Не то странно, что старше или что в Даля влюбилась — в него влюбляться сам Бог велел, — а то странно, что Дорошина была измучена многолетним, никак и ничем не кончающимся романом с Олегом Большим. Этот роман начался на съемках фильма М. Калатозова про целинников; Дорошина снималась в нем еще студенткой Вахтанговского училища, а Ефремов — актером ЦДТ, уже начавшим дело «Современника».
Этот рассказ на тему «поговорим об искусстве — кто с кем живет» можно было и не начинать, а уж тем паче не углубляться в него, если бы женщины не играли столь важной роли в судьбе, в Счастье и Горе, в Жизни и Смерти художника. А Даль был Художником. И оскоплять память о нем мне бы не хотелось, не хотелось бы обойтись бесполыми теоретическими выкладками. Лучше навлеку на себя гнев ревнителей чистого искусствознания.
