Бондарчука стали преследовать неудачи. «Красные колокола» — опять эпопея, на сей раз революционная эпопея о десяти днях, которые потрясли мир. Джон Рид, Ленин, Россия, революция… На сей раз никаких стихов, красных камзолов и прочих древних условностей. Так почему же и эта лента не принесла С.Ф. успеха? Время ли ушло для изображения подобного? Сознание публики в оценке явлений претерпевало изменения? Или, попросту говоря, Бондарчук снимал по плохо написанному сценарию? Полагаю, что последняя причина оказалась доминирующей в неуспехе мастера. И даже история Джона Рида, история, скажем прямо, далеко не однозначная, как и сам Рид, смотрится достаточно плоско. А ведь актеры были приглашены из-за рубежа, актеры — звезды мирового масштаба… Нет, не спасло и это. Бритый Ленин с белой повязкой от якобы зубной боли (конспирация!), спешащий куда-то в Смольный или из Смольного (не все ли равно), вызвал в зале Дома кино на премьере гомерический хохот… Старый вожак Акелла промахнулся в прыжке…
А тут подоспел «исторический и судьбоносный», как он был тогда охарактеризован, Пятый съезд кинематографистов, ставший учебным полигоном перестройщиков высших партийных кругов. Гласность, смелость в высказываниях, невзирая на лица и их прежние заслуги. Топтали ногами всех, кого надо и кого не надо. Досталось и «спящему льву», как называли первого секретаря ССК Льва Кулиджанова, и Госкино, заодно и С. Ф. Бондарчуку…
Помню, как неистовствовал на трибуне съезда оскароносец Владимир Меньшов, обрушившись на Бондарчука с особенной яростью… Съезд сметал все и вся на своем пути. Но, отдадим должное Никите Сергеевичу Михалкову, который один, наперекор всему съезду, защищал Бондарчука, доказывая, что тот должен быть и в новом руководстве Союза. Я в качестве гостя съезда сидел на балконе и наблюдал весь этот шабаш, улюлюканье, хохот, весь этот бунт на коленях… Дальнейшее хорошо известно. Развал всего и вся. Новое руководство, новый первый секретарь Элем Климов, мозговые атаки по перестройке отечественного кинематографа, отделение проката от производства (губительное отделение, роковая ошибка!) и прочее, прочее, прочее…
Казалось, что теперь, когда наступила долгожданная свобода, наш отечественный кинематограф догонит и перегонит Голливуд… Уж если мы, пережившие столько трагедий в сталинщину, вполголоса заговорившие при Хрущеве, стагназировавшиеся вместе со всей страной в последующие времена всяческих ограничений, заговорили в полный голос про все накопившееся, то наступит золотой век отечественного кино. А что произошло на деле? Да, сняли с полок несколько отличных лент (и это прекрасно). Кстати, их оказалось не так уж много. Если теперь станем отправлять вновь снимаемые фильмы на зарубежные фестивали без всякого ограничения цензуры и чиновников от Госкино, то тогда весь мир поймет, что есть на самом деле. Словом, наступили и впрямь новые времена. Какие, если порассуждать с точки зрения произведенного за время, начавшего отсчет Пятым съездом, по сей день в 2005 году, когда пишу «Обратную перспективу»? Мягко говоря, разные. Кое-что действительно пошло на пользу. Да, нет цензуры, этого цепного пса кинематографической мысли проклятого прошлого, да, никого не упрячут в психушку, не лишат слова, не запретят писать и снимать что вздумается и где вздумается, хоть в самом Голливуде. И сниматься там никому не возбраняется…
Говоря не шуточно, это немало, это очень много.
Но вот почему-то (почему?) кинематограф СССР, затем СНГ, а теперь России загнулся… Нет, не то чтобы малокартинье, как при Сталине, а напротив, наснимали, как выяснилось, хренову тучу картин, кто угодно и что угодно — были бы деньги! Но за редчайшим исключением такое, что не поддается определению. Дисквалификация во всех цехах и отраслях киноискусства. Профессиональные сценаристы почти исчезли, режиссура пала, актеры словно разучились играть. Прокат? Да никакого проката. Нашего кино практически нет. И хлынул Голливуд, как правило, с далеко не лучшими своими лентами в те немногие кинотеатры, которые не успели переделать в автомобильные или мебельные салоны. Наш зритель стал отвыкать и отвык ходить в кино, предпочитая видеопродукцию.
А тут как цунами сериалы на всех каналах ТВ, уровень которых, как правило, необсуждаем…
Однако «пипл хавает», рекламодатели платят башли телевизионщикам, словом, солдат спит — служба идет. Все это словно предчувствовал С. Ф. Бондарчук… Последний раз, когда я встретил его, был в самом конце 80-х годов. Мы стояли с ним в коридоре киностудии, и он, обычно столь молчаливый, разговорился со мной, что случалось в моей жизни крайне редко. Он был как-то безнадежно грустен, почти депрессивен. О чем был разговор? Да все о том же: как теперь снимать настоящее кино, и кому оно нужно кроме нас самих, а тогда стоит ли это делать вообще? Дальнейшее известно. Он уехал в Италию снимать своего любимого Шолохова, его роман «Тихий Дон» — «Тихий Дон» в Италии? С итальянскими актерами? Странно. Более чем странно. Однако уехал. А вскоре его не стало.
Художника следует судить по пикам. Бондарчук был замечательным актером, великим русским режиссером, уникальным человеком, и таким он мне сегодня представляется в обратной перспективе.
«Вы (мы), нынешние — ну-тка!»
P. S. Вот, разразился я гневным упреком в адрес «нынешних», но незадолго до сдачи этой книги в набор, неожиданно для себя, посмотрел фильм, заставивший меня усомниться в справедливости собственных негодующих восклицаний. Оказывается, можно все-таки встретить и сегодня нечто потрясающее. Это «Доктор Живаго» Александра Прошкина.
Смотрел этот фильм на DVD без всяких рекламных перерывов, втюхивавших нам пиво и памперсы, не отвлекаясь на телефонные звонки — с 4 дня до 4 часов утра. Такое со мной бывает чрезвычайно редко, чтобы я мог не отрываясь следить вовсе не за знакомым сюжетом, а за тем, как это здорово сделано.
Начнем со сценария. Автор его Юрий Арабов, можно сказать, конгениален самому Борису Пастернаку. Излишне говорить, как сложен для экранизации роман «Доктор Живаго», который и при чтении вызывает неоднозначные чувства. Арабов сделал беспрецедентную по сложности работу. Как драматург. Я бы даже сказал — кинописатель. Адекватную по сложности и результативности и, несомненно, еще более ответственную работу сделал Александр Прошкин. И это их произведение меня поразило.
Прежде всего — тема фильма. Это тема осмысления рока, проклятья, что висит над нашей страной и над всеми нами. И это отнюдь не пафосное утверждение. В фильме есть один из ключевых диалогов. Он грустен и ироничен. Он о том, сколько проклятий тяготеет над детьми согрешивших людей: они прокляты до четырех поколений. Значит, от эпохи Петра — двести лет под проклятием… А теперь еще и наши грехи — ибо все мы участвуем в преступлениях нашего века. Значит, еще двести лет. Эта мысль в фильме не декларируется — она продолжается в художественных образах. Все это пропущено через попытку главного героя — Юрия Андреевича Живаго осознать этот мир. Как Гамлет пытался охватить умом грехи своего мира, так Живаго пытается понять истоки преступлений мира нашего. Понять, как самосохраниться в этом мире, будучи человеком от Бога, человеком верующим, который пытается жить по заповедям Нагорной проповеди. И ты, зритель, пытаешься вместе с ним.
