Сергей Иванович с молодости был профессиональным революционером. Когда-то судьба свела его с молодым Сталиным, кажется, они вместе участвовали в Бакинской стачке. Носивший партийную кличку Коба, Сталин предложил Серго Кавтарадзе тоже взять себе партийный псевдоним и даже сам его придумал — Того. Подумав, Кавтарадзе вполне резонно возразил, что «Того» — фамилия японского адмирала-империалиста и члену революционной партии такая кличка не к лицу.
— Так что, Coco, давай подыщем другую!
— Нет, Сережа, у тебя глаза раскосые, как у японца. Того — это как раз то, что нужно.
Так Кавтарадзе по воле Сталина стал Того. По его же воле он потом окажется директором издательства, заместителем министра иностранных дел, советским послом в Румынии… Но до этого, так сказать, «до того», Того все по той же самой воле станет жертвой изуверского характера своего партийного товарища, отсидев в тюрьме с конца 20-х до конца 30-х годов. Боюсь соврать, к какой внутрипартийной «платформе» примыкал Кавтарадзе, то ли «двадцати восьми», то ли «сорока восьми», но посажен он был Кобой одним из первых грузинских революционеров — как чересчур много знавший о прошлом вождя. А еще, говорят, сыну грузинского сапожника не понравилось, что революционер женился на девушке княжеского рода.
Словом, сидел Того долго. Один раз был выпущен на очень короткий срок и снова сел. Сидел в разных тюрьмах. Сталину не писал, милости от него не ждал. Один только раз потревожил он бывшего товарища, когда находился в Саратовской тюрьме, и то не из-за себя. Сергея Ивановича взбесило, что по тюрьме стали водить экскурсии пионеров и в тюремный глазок показывали живого врага народа, каковым и числился сидевший в камере-одиночке заключенный Кавтарадзе. Письмо, судя по всему, Сталин получил, — во всяком случае, больше подобных экскурсий не замечалось. По другим поводам Кавтарадзе Сталину не писал.
Но за него много лет безуспешно хлопотала Софья Абрамовна, да маленькая дочка Майка писала лучшему другу всех детей письма, в которых умоляла Сталина освободить ее папу. И подписывалась всегда одинаково: «Пионерка Майя Кавтарадзе».
Что подействовало на «отца родного», трудно сказать, — может, просто истек срок заключения? — только Кавтарадзе перед войной был выпущен и даже получил работу и жилье в Москве. Служил он в Гослитиздате, а обитал с семьей в доме на улице Горького, занимая две небольшие комнаты в коммунальной квартире. Со Сталиным, естественно, не виделся, только читал в газетах про его величие, возраставшее не по дням, а по часам.
Издательству, где работал Кавтарадзе, было рекомендовано опубликовать «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели в новом переводе, который сделал Шалва Нуцубидзе. Причем Сталин сам следил за ходом издания и, памятуя, что в молодости грешил стихами, давал поправки и, по слухам, даже вписал пару строк. Перевод был, разумеется, издан.
Однажды поздно вечером за Кавтарадзе приехала черная служебная машина. У человека, заявившегося в коммуналку, в петлицах спецслужбы были ромбы. Софья Абрамовна в слезах попрощалась с мужем, так как жизнь давно научила ее не ждать ничего хорошего от «черных марусь», приезжавших ночью, да еще с молчаливым человеком, в обязанности которого отнюдь не входило давать какие-либо объяснения. Но на сей раз, миновав Лубянку, черная «эмка» привезла Сергея Ивановича в Кремль. И тут-то он узнал, кто хотел его видеть в столь поздний час. За столом своего кабинета сидел Сталин. Кавтарадзе вытянулся почти по-военному и гмыкнул, давая понять, что он, мол, здесь. Коба оторвался от бумаг.
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович, — сказал Кавтарадзе.
Сталин неторопливо подошел к нему и, посмотрев в глаза с почти печальной укоризной, ответил:
— Сережа, ты что, с ума сошел? Какой я тебе Иосиф Виссарионович? Ну, гамарджоба, генацвале. Рогора хар?
— Диди мадлоба, Коба, каргад. Шен рогора хар?
Старым друзьям накрыли стол. Появились грузинское вино и русская водка. Поговорили о теперешней жизни и работе Сергея Ивановича. Сталин расспрашивал о делах издательства и высказал авторитетное одобрение по поводу нового перевода «Витязя в тигровой шкуре».
— Молодец Шалва, хорошо перевел Шота. Слушай, Сережа, давай его сейчас сюда вызовем?
Через час в кабинет доставили обалделого от неожиданности Шалву Нуцубидзе. Сталин был тамадой. Пили за Грузию, за грузинскую поэзию, за Шота Руставели, за новый перевод, за каждого присутствующего в отдельности. Сталин умел выпить — не пьянел. Кавтарадзе тоже был крепкий мужчина, а Шалва скопытился, захмелев разом от счастья и водки, и его, уснувшего прямо за столом, двум старым подпольщикам пришлось перетаскивать на кожаный диван.
Уже начинался ранний рассвет, когда Коба вдруг спросил:
— Сережа, ты не хочешь пригласить меня к себе в дом?
Вопрос, как объяснил мне Сергей Иванович, был задан неспроста. По грузинскому обычаю, окончательное прощение за нанесенную обиду обиженная сторона должна подтвердить, пригласив обидчика к себе в дом. И когда хлеб будет преломлен и бывшие враги выпьют друг с другом в доме обиженного, произойдет полное отпущение грехов. Обиженным был Кавтарадзе, и исполнить старый обычай надлежало ему.
— Ну, так как, Сережа? — повторил Сталин.
— Что ты, Иосиф, конечно, конечно, — растерялся Кавтарадзе. — Но ведь я живу в коммуналке и как смогу принять там дорогого гостя? Да и чем я сейчас тебя приму?..
— Так ты не зовешь меня, Сережа, — с грустью отметил Сталин. — Ну, как знаешь…
— Нет, ты меня неправильно понял, Иосиф! Я счастлив тебя позвать, счастлив! Но ты же понимаешь, я живу в коммуналке…
Увидев в глазах Сталина искорки, не предвещавшие, как он знал, ничего хорошего, Сергей Иванович все-таки решился:
— Я прошу тебя быть моим гостем, когда ты захочешь!
— Сейчас, — сказал Сталин.
Дом, где жил Сергей Иванович, находился в двух шагах от Кремля, так что доехали быстро. Большой двор на улице Горького жил своей затрапезной утренней жизнью. Завозились продукты в гастроном, грузчики перетаскивали ящики в ресторан «Арагви». Увидеть в пятом часу утра Сталина, мирно прохаживающегося в сопровождении свиты по двору на улице Горького, — должно было показаться коллективным сном. Один из грузчиков, несущий на голове ящик с сосисками, увидев вождя, замер и вытянул руки по швам, а ящик продолжал каким-то факирским чудом держаться у него на голове.
Было в те времена такое художественное полотно: «Московский рассвет». На мосту или, уж не помню, может, на набережной двое в длиннополых буденновских шинелях — Сталин и первый маршал Ворошилов. Сюжет — Сталин, Кавтарадзе и грузчик с сосисками на голове — вполне был достоин кисти Айвазовского, как сказал бы чеховский Вафля. И уж тем более — кисти Бродского или Александра Герасимова. Полусонный лифтер Сережа, тезка Сергея Ивановича, отперев дверь парадного и не обратив на вошедших никакого внимания, начал брюзжать по общей привычке всех лифтеров:
— Ходют тут с утра пораньше, не спится им…
