Солженицын сделал еще одно отступление. Пояснил, что были лагеря разного типа. Лагерь, где происходит действие в его пьесе, как я понял, смешанного уклада. Здесь и мужчины, и где-то невдалеке женщины, а еще политические, уголовники, бытовики, малолетки, вольнонаемные и т. п.
Удержусь от соблазна пересказывать эту интереснейшую пьесу. А вот то, как читал ее впервые нам, молодым актерам театра «Современник», сам автор, — это уже наше, наше навсегда.
Поразительны были его интонации. В пьесе много юмора. Юмора особого, особистского, черного. Солженицын читал эти места, как бы сам его не чувствуя, и когда раздавался взрыв нашего смеха, он удивленно поднимал голову, простодушно оглядывал нас и вслед за нами начинал смеяться, на несколько секунд прервав чтение.
Грандиозны были ремарки к отдельным местам драмы. Иногда, как, например, в начале, ремарка становилась уже, по сути, режиссурой будущего спектакля. Автор предписывал художнику отделить сцену от зрителей колючей проволокой, проложить через зал «дорогу цветов». «Дорога цветов» — напомню — японский театральный термин, обозначающий прием, часто использовавшийся в театре Охлопкова. Это положенный на кресла помост, прямо идущий — от центра сцены в зрительный зал.
— Здесь он уместен, — сказал автор. — По нему будут приходить и уходить партии зэков. Перед самой сценой новеньких можно шмонать. И еще по обеим сторонам сцены, у порталов — две лагерные вышки. На них весь спектакль, все время, — часовые с ружьями. В антракте, а иногда и во время действия они сменяются другими. Проходя перед первыми рядами по залу, они могут прокладывать себе дорогу среди зрителей окриками: «Посторонись, посторонись!..»
Были уже распределены роли. Мы собирались, отложив все, сразу же взяться за работу над пьесой. Солженицын в фаворе, выдвинут на Ленинскую премию. Сам Н. С. Хрущев поднял книгу «Один день Ивана Денисовича» над головой и заставил партийный пленум аплодировать ее автору.
Но задний ход все же был дан, и дан стремительно. Правда, не впрямую, не открыто. Низшее начальство — управление культуры — не разрешило начать репетиции, но и запретить пьесу было не в его власти. Ее отправили на самый верх. Мы ждали. Референт Хрущева Лебедев дал ответ отрицательный. Пьеса легла в сейф театра навсегда. Какое там «навсегда»! Она находилась там, пока ее можно было держать, а вскоре и это оказалось небезопасным, и сейф опустел. Так и не сыграли мы «Оленя и шалашовку» ни в 62-м, ни в 63-м. А казалось, вот-вот, и театр совершит новый круг познания благодаря автору «Круга первого».
Пока же Солженицын, как и обещал, знакомился с репертуаром «Современника». Часто бывал в театре в сезон 1962/63 года, когда мы все еще надеялись. А новый, 1963 год даже встречал вместе с нами. Это был поразительный Новый год! В ноябре у меня родился сын Кирилл, родился семимесячным, поэтому после инкубатора был доставлен домой перед самым новогодьем, и в театр я попал уже после двенадцати. Когда вошел, увидел «кадр», запечатлевшийся в памяти навсегда. За центральным столом компания: в центре — Олег Ефремов, по бокам — К. М. Симонов, А. И. Солженицын и Жан-Поль Сартр, которого привел с собой Константин Михайлович. Что уж говорить обо всех остальных, встречавших 63-й год в «Современнике», — Вася Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский и, конечно, непременный Евгений Евтушенко. Дети 56-го года, дети XX съезда…
Иностранные коллеги
Не хочу умалять значения хороших спектаклей, которые шли в те годы на сцене «Современника», да и всей его роли в тогдашней духовной жизни, но первопричины будущего кризиса, корни будущих метастазов — уже там, в том времени. Корма надо готовить загодя, а то придется перейти на подножный корм — так и получилось. Вместо «Оленя и шалашовки» «Современник» вынужден был возобновить «Вечно живых», а «Дракон» Шварца обернулся «Сирано де Бержераком». Впрочем, вина ли это театра? Нет, не вина, беда!
Разве не сделал Ефремов все возможное и невозможное, чтобы в нашем репертуаре была пьеса Солженицына или комедия Шварца? Разве не читались и не находили в труппе самую горячую поддержку «Носороги» Э. Ионеско, «Танго» С. Мрожека, «После грехопадения» Артура Миллера, его же «Случай в Виши», который был уже размят Марленом Хуциевым, очень талантливо поставлен Ефремовым и в готовом виде запрещен начальством окончательно и бесповоротно? Мало почувствовать, найти и определить свой репертуар, надо его «пробить». А вот это уже было выше человеческих сил, даже сил Олега Николаевича.
«Мальчикам и девочкам печенья напекут, покажут и помажут, а съесть нам не дадут» — одна из маминых прибауток моего детства. Не случилось нового этапа в жизни «Современника», и в этом его драма, а взяв шире — драма времени, в котором он существовал. В 63-м году мы еще жили весело, интересно, интенсивно, не подозревая, что бацилла распада, который произойдет семь лет спустя, кроется в нашем настоящем. Мы бы, наверное, не поверили в грядущий раскол, даже если бы получили предсказание от самого Господа Бога. Еще бы — аншлаги, успех, у театра по ночам длинные очереди за билетами, как когда-то у «художественников».
В подвальчике театра мы открыли свое кафе, которое работало после спектаклей. Вход 20 копеек, самообслуживание. Водка, коньяк, кофе, сосиски, бутерброды. Отыграл — и не надо тащиться в гадюшник ВТО и видеть посторонние рожи, а вместе с друзьями, пришедшими на спектакль, спускаешься в подвальчик — потолковать, обсудить сыгранное за рюмкой. А там — кого только не увидишь, чего только не услышишь… Писатели, поэты, физики-лирики, пение под гитару, стихи и споры-разговоры до утра. Все свои. Посторонним вход воспрещен. Да и не пойдут в сомнительный подвальчик не те поэты, не те писатели, не те физики-лирики. Разве что из злого любопытства может затесаться кто-нибудь из чужих, но нет, не понравится ему тут, не придет он сюда больше и дружкам своим не посоветует…
К театру тянулись самые интересные люди, как потом они будут тянуться к Таганке. «Таганца», «Таганца» — будут цакать иностранцы, любители театрального искусства, приезжающие в Москву в середине 70-х. А тогда — «Современник», «Модерн театр фром Москоу».
Называю первые из приходящих на память звучных имен, с которыми мы тогда встречались. Норис Хоутон, крупнейший театральный деятель Америки, автор книг о русском театре. Первая написана еще в 30-е годы — Мейерхольд, Таиров, Станиславский, Немирович; вторая — «Повторная гастроль» — это уже Охлопков, Товстоногов и мы, «Современник». Актеры — англичанин Ричард Харрис, итальянцы Эдуардо де Филлипо и Витторио Гассман, француз Роже Планшон — режиссер, артист, драматург. Питер Брук — тот, что брат Плучека. Киношная пара Роже Вадим и Джейн Фонда. А незабываемый вечер, проведенный в обществе легендарного Джона Гилгуда! Англичане, французы, итальянцы, американцы, поляки… Что говорить, в Москву тогда стремились многие — был, стало быть, интерес. Нет, нет, это было очень веселое, интересное время, когда мы уже видели чужое искусство и уже могли похвастаться кое-какими своими успехами.
Эдуардо де Филиппо привез в Москву свой спектакль «Мэр района Санита», великий Лоренс Оливье играл в Кремлевском театре «Отелло», Роже Планшон приехал с изысканным, ироничным спектаклем «Три мушкетера» и с поразительным решением «Тартюфа», Жан Вилар с Марией Казарес показали «Дон-Жуана», тот же Вилар сыграл главную роль в «Дельце» Бальзака. И — конечно, конечно! — «Король Лир» Питера Брука с гениальным Полом Скофилдом в роли Лира.
