Утром была репетиция, вечером открытие гастролей. Все занятые и не занятые в спектакле актеры, принаряженные, в волнении бродят за кулисами и ждут, что будет. Мы гримируемся. Скоро третий звонок. По радиотрансляции из зрительного зала доносится гул голосов — сначала тихий, потом все громче и громче. А мы-то боялись, придут ли вообще. За кулисы вбегает, точнее, входит (никто никогда не видел ее вбегающей) Галя Волчек: «Ребята! Полный зал! Ну, с богом! Ни пуха ни пера…»
Это были мои первые настоящие зарубежные гастроли, во время которых я играл в советском, русском спектакле (в Канаде только читал монологи Гамлета в концертном костюме). Такое всегда страшно: и в Варшаве, и в Хельсинки, и в Дюссельдорфе, и в Эдинбурге. Даже когда приходит опыт. Первый спектакль, первые реплики… Страшно! Но ничего не могу сравнить с тем вечером в Братиславе.
Я начал, не чувствуя под собой ног, автомат автоматом. Казалось, вокруг головы какая-то воздушная подушка: сам себя плохо слышишь и понимаешь… Но что это? Или показалось? Нет, не показалось! Смех в зале. Самый настоящий смех! Он интернационален! Он всюду смех! Еще реплика! Хохот! Еще! Еще! Смех! Аплодисменты! Слава тебе, Боже Иисусе Христе! Разошлось, поехало, понеслось!.. Тот, кто этого не испытал, тому не понять, какая это радость — успех за рубежом.
По лицу Стибора Филчека, пришедшего за кулисы в антракте, понимаем, что все в порядке: он честно признается, что ничего подобного увидеть никак не ожидал, что страшно рад за нас и что эту приятную неожиданность непременно нужно отпраздновать у него дома, куда приедут и его коллеги, тоже присутствовавшие на сегодняшнем спектакле.
В замечательном доме у милейшего Стибора веселье длилось до утра. Удалось поспать всего часа четыре перед утренней репетицией «Всегда в продаже», а вечером и у «Продажи» успех! Следует повторение пройденного: новые вечеринки с коллегами, которые все с нами милы, а главный наш друг, главный доброжелатель — Стибор. Он старше меня лет на десять, но мы пьем на брудершафт. Мы — друзья. Я горд этой дружбой. И с ним, и с его подругой, актрисой Эвой Поллаковой. Мы много говорим о России, о Сталине, о Хрущеве, о пьесе «Всегда в продаже»…
— Фантастично! Миша, ты тоже играешь фантастично! Такие разные роли, Адуев и этот твой Кис-точ-кин, прекрасный мерзавец!
Говорим о Чехословакии, об открывающихся перспективах, о том, что нам предстоит увидеть в Праге театр Крейчи, театр Радека, но и о том, что в Праге «Современнику» будет труднее: чехи менее экспансивны, больше похожи на немцев, но «мы будем держать за вас пальцы». И снова пьем, веселимся, шутим…
На третий день идет «Назначение» — тоже успех. На четвертый, последний день пребывания в Братиславе — перед Брно и Прагой — нам устраивает прием общество «Чехословакия — СССР». Но что может дать этот официальный прием после чудесных пьянок в своей актерской среде. Чтобы не слишком скучать, мы зазвали на него Стибора и Эву и сели с ними за отдельный столик.
Подходит Ляля Постникова (Лидия Владимировна, кажется, была тогда главным администратором театра).
— Миша, тебя ждут за столом, где Олег с их первым секретарем.
— Ну, Ляль! Неохота, я же с друзьями сижу, с актерами!
— Миша, Олег Николаевич очень просил тебя подойти к столу. Ты понял?
Неохотно повинуюсь, подхожу. За столом сидят «фюлер», Эрман, еще кто-то из наших и словацкие товарищи в строгих костюмах при строгих галстуках. Точь-в-точь — наши люди. У одного даже золотой зуб впереди блестит, он и оказался первым секретарем словацкой партии. Меня ему представили. Он очень доброжелательно пожал руку, кажется, похвалил за игру. Я для приличия посидел за столом. Выпил рюмку-другую, послушал вполуха их беседу с Олегом, а потом, воспользовавшись паузой, извинился и попросил разрешения вернуться к своему столу. Их первый на прощание улыбнулся мне золотым зубом, — молодой, в черном костюме и светлом галстуке.
— Недолго ты пообщался с товарищем Дубчеком, — встретил меня улыбкой Филчек.
— С вами интересней! Стибор, наливай!
Это было, напоминаю, в 66-м. Через два года, в августе 68-го, я буду крыть себя из матери в мать, ибо, кроме черного костюма, галстука и золотого зуба, я ничего не смогу вспомнить о моложавом блондине, хорошо говорившем по-русски.
Спектакли в Брно тоже прошли удачно, но от них в памяти ничего не осталось. А вот Прага — очень даже запомнилась. Играли мы в Театре на Виноградах. Огромное помещение. И опять нервотрепка: пойдет ли публика? Прага — столица, избалованная гастролерами из разных стран Европы. В Праге — театр Крейчи, Радека, Черногорный клуб.
За нас очень волновался Павел Когоут, автор пьес, с успехом шедших в России. За нас — и за себя. Для него наш успех был важен, как свой собственный. Он и Мирослав Блажек, автор «Третьего желания», ходили у себя в стране в правых, в советских «наймитах». Честнейший человек, Паша Когоут, как мог, объяснял, что, дескать, в СССР давно ведется борьба с пережитками культа личности, что и там существует интересное, прогрессивное театральное искусство, — ему не верили, считая советским ставленником. И вот приехали мы. Что-то будет? Об успехе в Братиславе уже было известно из восторженных рецензий, но столица есть столица. Однако уже перед спектаклем — радостный звонок Когоута:
— Ребята, у вас аншлаг! — А через три дня он и вовсе хохочет: — Не подхожу к телефону! Отбиваюсь от просьб достать на вас билеты! Победа! Поздравляю!
Даже Отомар Крейча удивлен и на одном приеме публично признался, что недооценил «Современник», когда видел спектакли в Москве.
Нас балуют. Приглашают в театры. Смотрим у Радека «Последних» Горького, у Крейчи — «Маски», «Кошку на рельсах» и блистательных «Трех сестер». Олега Табакова Черногорный клуб зовет в Прагу играть Хлестакова в своем спектакле, и Олег через год сыграет там роль, о которой давно мечтал. Под общие аплодисменты подарит их молодому главному режиссеру сувенир — норковую шапку. Милый, ныне покойный Мирослав Блажек привез в гостиницу, где мы обитаем, свою четырнадцатилетнюю дочь:
— Вот, смотри, девочка. Это русские. Они из СССР.
Он объясняет нам, что у молодежи предвзятое отношение к Советскому Союзу, и он хочет, чтобы дочка увидела настоящих русских людей.
Всего через два года и Когоут, и Блажек станут, как говорится, для нас персонами нон-грата, а Табаков получит из Праги посылку. В ней окажется его норковая шапка, присланная назад из Черногорного клуба…
У меня от тех времен осталась пластинка на русском языке — «Прогулки по Праге», — которую я записал в 66-м в Чехоcловакии. Иногда я ставлю ее на проигрыватель. Вот я рассказываю о Вацлавской площади и, слушая собственный рассказ, вспоминаю, как гулял по ней с Блажеком. А вот звучит текст о синагоге и еврейском кладбище — мне вспоминается, как нас водил туда Когоут, — или о площади, на которой находился театр Крейчи. На его репетициях мне тоже посчастливилось побывать: он готовил тогда «Кошку на рельсах»…
Стибора Филчека и Эву Поллакову мне довелось спустя восемь лет увидеть на гастролях в Москве. Мы с моей женой Региной смотрели в, увы, неполном зале Малого театра прекрасный спектакль «Вишневый сад», где великолепно играли Стибор, Эва и блистал Махота в роли Лопахина. Затем пошли к нам домой: Олег Ефремов, Булат Окуджава, Стибор, Эва, Регина и я. Сидели на кухне, вспоминали прошлое. Вдруг Эва расплакалась и выбежала в коридор. Обойти больной вопрос мы не могли. Стибор нас успокаивал:
