— Да нет, что ты. Я ведь тебе прекрасный сценарий привезу по роману «Вся королевская рать», там главная роль для тебя… Вилли Старка помнишь? — Я замер в ожидании реакции.
— Да черт с ней, с ролью. Ты сам подваливай…
— Подожди, ты знаешь роман, о котором я говорю? — допытывался я.
— Ничего не знаю. Приезжай и поговорим! Не забудь, в десять уже все открыто… У тебя деньги есть? А то я сейчас богатый. Правда-правда! Я тебе тут же верну. Слышишь?
— Павел Борисович, все в порядке. В пол-одиннадцатого я у тебя.
Так, соображал я, надо захватить и сценарий, и роман на всякий случай. Видать, он ничего не читал. А главное, до того, как он встретится с Воиновым, увлечь его ролью. Ровно в десять тридцать я был у него в номере. Сели завтракать. Луспекаев был оживлен, шутил, смеялся. Все-таки мне удалось прорваться к нему с деловым разговором.
— Паша, я не буду рассказывать тебе о романе, ты его прочтешь и, не сомневаюсь, оценишь. Но хоть послушай, я прочту тебе несколько сцен!
— Ну зачем же, я вечером сам прочту. Ты мне лучше расскажи, как там Ефремов Олежка?
— Олежка как Олежка. Ну, Паша, послушай сейчас. Ведь ты поедешь на «Мосфильм» и подпишешь договор на «Певицу», а после жалеть будешь.
— Михаил Михайлович, что вы такое говорите? — запротестовала ассистентка Тоня. — Павел Борисович обязательно будет у нас сниматься.
Я уже начинал нервничать и злиться, когда Луспекаев сказал:
— Ну читай, хрен с тобой! Какой ты настырный…
Читал я ему те сцены Хозяина, которые должны были, по моему мнению, поразить Луспекаева абсолютным попаданием в его тему — актерскую и человеческую. И не ошибся. Он слушал вначале рассеянно, потом насторожился, удивился, а затем начал бурно реагировать:
— Черт! Ну прямо для меня! А? Тоня, девочка, лапочка, ведь здорово, а? Ха!
— Нет, ты послушай сцену с женой, — я продолжал обрабатывать актера, понимая, что он почти готов…
Минут через двадцать он сказал:
— Стоп! Все. Я это играю.
— Павел Борисович, вы же у нас согласились. Ведь Константин Наумович вас без пробы утвердил, — взмолилась бедная Тоня.
— А совместить нельзя?
— Нет, Паша, нельзя. У тебя три серии из кадра в кадр, — жестко сказал я. — Да и ни к чему совмещать Радзинского с Пен Уорреном.
Так началась наша работа над ролью, началось мое с ним общение, началась наша дружба. А через несколько месяцев всему этому суждено было оборваться. Навсегда.
Каким мне удалось узнать его незадолго? Узнать, запомнить и полюбить? Луспекаев был одним из самых уважаемых и любимых актеров в профессиональной среде. Именно в профессиональной, так как фильм «Белое солнце пустыни», принесший ему всенародную популярность, еще не вышел на экраны, а до этого его кинороли были немногочисленны и не очень велики. В мире кино бытовало странное мнение, что широкий театральный почерк Луспекаева не очень годится для современного кинематографа, и многие-многие роли Луспекаева доставались другим актерам. Телевизионные же его работы — Ноздрев в «Мертвых душах» и Кожемякин в горьковской «Жизни Матвея Кожемякина» — прошли по Центральному телевидению, к сожалению, всего по одному разу. Кто не успел — тот опоздал…
Театральная публика, знавшая Луспекаева по работам в БДТ им. М. Горького, его любила, в Ленинграде он вообще был почти героем, но в век кино и телевидения театр погоды не делает. О Луспекаеве не слишком много писали, во всяком случае, не столько и не так, как заслуживал его мощный талант. Да и умер он не в тех актерских чинах, которые ему по советской табели о рангах полагались… Я убежден, что все это — всего лишь стечение обстоятельств, но, увы, из песни слова не выкинешь.
В профессиональной же, повторяю, среде, где в глубине души все мы знаем что почем, где существует все же свой «гамбургский счет», Павла Луспекаева ставили очень и очень высоко. Я видел, как поворачивались и глядели ему вслед актеры, когда он входил в московский клуб ВТО, чтобы поужинать после работы. К его столику подходили известные, именитые коллеги, чтобы поговорить с ним и поприветствовать. Я видел, с каким уважением и любовью И. М. Раевский, Иннокентий Смоктуновский, Евгений Евстигнеев, Олег Ефремов и многие, многие другие беседовали с ним, расспрашивали о работе, слушали его всегда талантливые рассказы. А рассказам, воспоминаниям, подсмотренным историям, всегда сопровождавшимся актерским показом, искрометным юмором, остроумным комментарием, не было конца. Бывают люди талантливые во всех своих проявлениях. Таким был Павел Луспекаев.
Однажды мы сидели с ним в гостях у Олега Ефремова, и Луспекаев замечательно фонтанировал. Олег стал уговаривать Пашу переехать в Москву и поступить работать в «Современник».
— Олежка, замечательный ты человек! — сказал Луспекаев. — Ты же знаешь, как я люблю тебя и твоих ребят, но сейчас мне самое время сниматься. Вот и Георгий Александрович обратно в театр зовет. Я, говорит, для тебя специальные мизансцены придумаю, чтобы тебе не слишком много нужно было двигаться, но я отказываюсь.
Потом плутовски оглядел всех сидевших за столом и добавил:
— И потом, ты посмотри на меня, нет, ты посмотри на меня: ведь если такое выйдет на твою сцену, то весь твой «Современник» провалится!
Ефремов расхохотался и сказал:
— Ты прав, Паша. Не нужен тебе никакой театр, ты сам — театр!
И правда, Луспекаев был человек-театр.
— Мне с популярностью всегда не везло. Вот тебя узнают. А ведь скажи — пустячок, а приятно?
— Да брось ты, Паша, — начал оправдываться я, — чушь все это. Знаешь, как у Пастернака: «Быть знаменитым некрасиво… Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех…»
Иногда я прорывался к нему со стихами. Надо сказать, что стихи он сам не читал, поэзию знал неважно, но по-настоящему хорошие стихи слушать любил, хотя слегка подтрунивал над актерами, помешанными на поэзии:
— Роли, роли надо играть! А вы все — Юрские, Козаковы и прочие Рецептеры — чудите.
А иногда сам просил прочесть к случаю и настроению то или иное стихотворение.
— Нет, нет, Мишка, что там твой Пастернак ни говори, а быть знаменитым приятно… Приятно, приятно, и не спорь. Ты вот еще не видел «Белое солнце пустыни», погоди, выйдет на экраны, тогда посмотрим!
Я действительно не видел еще картины, но слышал, что и весь фильм, и особенно работа Луспекаева замечательны.
— Выйдет, Паша, конечно, выйдет. Но ты и без этой картины Луспекаев.
Он засмеялся и сказал:
— Вот однажды я действительно прославился, можно сказать, на весь Ленинград. Еще в Киеве снялся в противопожарной короткометражке «Это должен помнить каждый!». Ну, сам понимаешь, деньги нужны, вот и снялся. И забыл про нее. И как раз в это время я переехал в Ленинград к Товстоногову и начал репетировать в «Варварах». Волновался страшно. Они уже все мастера, а я для них темная лошадка. Понятно, что надо было в первую очередь «пройти» у товарищей по театру. А тут, как на грех, на экраны вышел какой-то западный боевик, который все бегали смотреть. А вместо киножурнала — мой противопожарный опус. Я сам после пожара, возникшего из-за сигареты, прямо в камеру пальцем тычу и говорю: «Это должен помнить каждый!» Вот тут ко мне популярность и пришла. Наутро перед каждой репетицией юмор: «Помним, Паша, помним. Дай, кстати, закурить…» Нет, нет, невезучий я. Уже и в «Варварах» сыграл, признание театральной публики пришло, рецензии вышли, а вот фамилия меня подвела. Трудная у меня фамилия. Спектаклю «Варвары» рекламу по радио давали: «Завтра, такого-то числа, в Большом Драматическом театре имени Горького спектакль „Варвары“, постановка народного артиста СССР Товстоногова, в ролях…» — и дальше со званиями все популярные артисты. А у меня еще звания не было, и меня не объявляли, хотя я главную роль играл. Товстоногову об этом сказали. Он позвонил на радио, просил меня не забывать. Наутро с женой слушаем: «Сегодня в БДТ имени Горького пьеса „Варвары“», — ну и так далее, народные, заслуженные, наконец — «в центральной роли артист Луспекарев…»
