– Александре Николаевне палец в рот не клади, она у нас зубастая! – усмехнулся Мамонтов.
– Да ну, голубушка, какой там адюльтер! – Жена Неудобного замахала короткими ручками. – Тусик совсем как дитя, так что выбросьте глупые мысли из головы! Прошу вас как женщина женщину, проверяйте его перед сном, не прихватило ли сердце, не скрутило ли спину. Обещаете мне? Нет, вы непременно пообещайте!
– Да-да, хорошо, – чтобы только отделаться от докучливой особы, закивала фельетонистка.
– А ты, Тусик, дай мне клятву, что станешь во всем слушаться Александру Николаевну.
– Да, дорогая.
– Не «да», а поклянись.
– Ну, хорошо. Клянусь.
– Вижу, Александра Николаевна, вы нашли общий язык с будущим попутчиком, – проговорил Мамонтов. – Ну что ж, теперь, когда я уверен, что все у вас в порядке, пойду к себе.
Супруга Оглоблина покинула купе только тогда, когда дали третий гудок.
– Вы что же, знакомы с Мамонтовым? – расставляя на полке фотографические карточки, на которых был запечатлен он сам в компании с какой-нибудь знаменитостью, ревниво осведомился Неудобный.
– И весьма коротко, – соврала Александра, желая подразнить нового знакомого, внезапно оказавшегося снобом. – Настолько коротко, что Врубель даже зарисовал наше с ним застолье.
И девушка вытащила из саквояжа и поставила рядом с фотокарточками соседа карандашный набросок Врубеля.
– Вы позволите?
– Конечно.
Оглоблин потянулся и взял картон, рассматривая.
– Надо же! И в самом деле рука Врубеля. Это кто же тут трапезничает? Коровин, Серов, вы, Александра Николаевна, и Савва Иванович. А это кто?
– Издатель «Шершень ля фам» Петр Петрович Гурко.
– А, Петр Петрович! Не узнал, богатым будет. Любопытно переданы позы. Довольно напряженные, надо сказать. Хотелось бы узнать, о чем вы говорите?
– Я делала страшные пророчества, – округлила глаза Саша. – Говорила, что у Коровина ребенок родится убогим.
– За что ж вы его так?
– Не нравится он мне. Не в меру довольный собой и жизнью.
– Что же вы еще напророчили?
– Ну-у, я сказала, что, когда Савва Иванович разорится, все те, кто сейчас ест с его рук, все, для кого он создал свой оперный театр, сбегут от него, словно крысы. А может быть, даже спляшут на его костях, растащив остатки некогда огромного состояния.
– С чего вы решили, будто Мамонтов разорится?
– Он слишком любит искусство, вернее, себя в искусстве. И не жалеет денег для того, чтобы порадовать себя, любимого, идеальной постановкой на сцене собственного оперного театра. Как вы, конечно, знаете, костюмы, декорации, итальянские тенора – все в частной опере Саввы Ивановича по самому высшему разряду. И стоит немыслимых денег. Сейчас денег хоть отбавляй. Но рано или поздно белую полосу сменяет полоса черная. Не может все время человеку так сказочно везти. Рано или поздно случится катастрофа.
– Александра Николаевна, да вы завидуете Мамонтову!
– Вот еще! – презрительно фыркнула фельетонистка. – Чему завидовать? Его деньгам? Я тоже девушка не бедная. Свободе Мамонтова? Я тоже делаю лишь то, что я хочу. Так что здесь вы, Тусик, ошибаетесь.
Вопреки ожиданиям, на «Тусика» собеседник не обиделся и с живостью продолжил диалог:
– А что, исходя из ваших прогнозов, ждет Серова?
– Судя по тому, как Серов взялся за дело, он напишет портреты всех, кого только можно, включая царствующих особ.
– А что же Врубель?
– А Врубель сам сказал, что завершит свой путь земной в лечебнице для умалишенных.
– Отчего-то я совсем не удивлен. Вы знаете, Александра Николаевна, как-то я стал свидетелем одной беседы. С небезызвестным доктором Сикорским советовался озабоченный приятель Михаила Александровича. Приятель рассказал, что Врубель занял денег у всех своих друзей, сообщив, что ему нужно срочно ехать в Киев на похороны отца. А когда Михаил Александрович отбыл в Киев, в Москву пожаловал его отец. Приятель пошутил, что для покойника тот выглядел вполне неплохо. Так вот, Сикорский был чрезвычайно озабочен и заметил, что такие фантазии вполне могут быть симптомами надвигающейся душевной болезни. Я думаю, что Врубель слишком близко общался с психически больными и ему передалось их безумие.
– Что за чушь?
– Ничего не чушь. При росписи Кирилловской церкви в качестве натуры для апостолов с фрески «Сошествие Святого Духа» Врубель рисовал лица больных из расположенной на территории прихода психиатрической лечебницы. В истощенных силуэтах, в смятенных взглядах умалишенных он улавливал некое запретное знание, недоступное нормальному и, следовательно, ограниченному разуму. Говорил, что сумасшедшие знают что-то такое, чего не ведают обычные люди. Что они, отрезанные безумием от всего обыденного, способны испытать истинное духовное просветление. Думаю, Михаил Александрович умышленно сводит себя с ума неумеренным потреблением горячительного, чтобы стать такими же, как они, просветленным.
Неудобный еще раз вгляделся в рисунок, перевернул картон и отпрянул. Пристальным лазоревым взором на него глянул тонко выписанный человеческий силуэт о шести крыльях. Журналист «Московских ведомостей» передернулся, словно от озноба, и торопливо поставил картон на полку.
– Отчего вдруг на обороте шестикрылый серафим? – с недоумением протянул он.
– Это один из вариантов будущего великого врубелевского Азраила, – поддразнивая нового знакомого, зловеще проговорила девушка. – Сам Врубель вложил мне этот картон в руку, сообщив, что с изображенными на обороте все будет так, как говорили в тот момент, когда он их рисовал. Шестикрылый серафим за этим проследит.
– Не сомневаюсь, что так оно и есть. Врубель – человек необычный, это факт, – тонко улыбнулся Оглоблин. – Может, уже и достиг высших сфер, недоступных нашему пониманию.
Он склонился к саквояжу и спросил:
– Не побрезгуете откушать со мной курочку? Пусик варила, а она у меня большая мастерица.
Саша фыркнула, но от курицы не отказалась.
Прорезая бескрайние российские просторы, поезд стремительно мчался на север. Неожиданно для себя фельетонистка подружилась с соседом по купе. Александру забавляло, как, подпрыгивая на рельсах и сосредоточенно морща лоб, во время пути репортер Неудобный заранее строчил «молнии» на телеграфном бланке, чтобы во время стоянки успеть отослать материал в редакцию. Смешно шевеля губами, он вслух перечитывал:
– В честь приезда Витте губернатор Ярославля давал обед, на котором присутствовали представители земства и города, но министр, увлеченный осмотром святынь и торговых учреждений, к ужасу поваров, опоздал почти на полтора часа.
